Суета сует

— Я из Катерининска. Земляк ваш, — Андрей объяснял как иностранцу: громко, отчетливо выговаривая слова, даже по груди себя похлопал.

— А-а… — взгляд Твердышева стал радостным. — Я думал, что участковый… Входите, — предложил неуверенно и посторонился.

Захлопнул дверь, пошел, семеня, непрестанно оглядываясь, по коридору, заставленному какими-то допотопными сундуками, сложенными раскладушками, детскими колясками. Открыл дверь в комнату, впустил Андрея.

— Извините, теснота… У нас не прибрано. Так что не обессудьте, — Дмитрий Иванович остановился около широкой кровати. Попробовал было заправить ее, начал расправлять скомканные, давно не стиранные, а оттого какие-то серые простыни, но передумал. Накинул на постель клетчатое светло-зеленое одеяло с огромным рыжим пятном-подпалиной посередине, кое-как подровнял его. От этого постель — комковатая, с торчащим углом пестрой, без наволочки, подушки — стала еще неприглядней.

Андрей осмотрелся. Буфет — старый, облезлый — с редкими стаканами и тарелками за мутными стеклами. Уныло обвисшие бледно-голубые шторы на окнах, от пыли почти черные в складках. На стене и около — этюды: фиолетово-багровые городские пейзажи с деформированными, покосившимися домами, с маслянистой, будто сточная канава, рекой; натюрморты — булыжник среди осколков гипсовых пастушек, столик в стиле ампир, на нем засохшие васильки и жаба; портреты худой и, видимо, злой женщины с изогнутым язвительным ртом, хитрыми, ехидными глазами, выполненные в болотно-зеленоватой или мутной желто-коричневой тональности… Стол со сползшей одним углом почти до пола скатертью. На столе чайник, стаканы, тарелка с окаменевшими огрызками хлеба, крошками, обрывками фольги плавленого сыра, окурками.

— Простите, — Андрей потоптался у двери, — а… жена ваша дома?

— Нет, нет, — Дмитрий Иванович засуетился. Схватил веник, махнул два-три раза по полу. Швырнул веник под кровать. — Это хорошо, что вы в воскресенье пришли. Ирины Федоровны нет. Она к родственникам уехала, — сдернул носки с батареи у окна. — Вчера выпили немного, повздорили, то да се… Женщина, сами понимаете. Не убрала вот. Извините… — сунул в нижние ящики буфета, сорвав со стула, женскую комбинацию, чулки. — Хорошо, что уехала. Не любит она катерининских… Деревня, мол. Предрассудки, конечно, но сами понимаете… Да вы садитесь.

Андрей сел к столу, сдвинул тарелку, стаканы, загнул угол газеты, засаленной, мятой, хотел положить на скатерть локоть, но не решился.

— Да-а, уютно живете, — заметил невесело.

— А это уж наше дело! — Твердышев, высоко подняв чайник, пил из носика. Огрызнувшись, сверкнул глазами, но тут же смутился. — Уюта, может быть, и маловато, но ведь не в этом счастье. Да и не всегда так, — подошел к окну, попытался, изогнувшись, увидеть что-то на улице. — Так вы, собственно, по какому делу?

— Я, собственно, — насмешливо начал Андрей, но Твердышев перебил:

— Простите… Вы шли, не видели — на углу пиво продают? Будочка такая желтая. Вы бы заметили. Там всегда народ толчется.

— Нет, не продают.

— Ах, досада, — Твердышев запустил руку в карман, вытащил пригоршню монет. Посмотрел на них. — Вот досада, — искренне расстроился он. — Голова, понимаете ли, побаливает, и вообще… — пошевелил в воздухе пальцами, изображая что-то неуловимое и неприятное. — Дискомфортно. Но мне моя бесценная Ирина Федоровна оставила только вот эту мелочь… Бутылки разве сдать? — потер подбородок, отчего щетина на нем заскрипела. — Хлопотно: долго и далеко… Так слушаю вас.

— Кончать вам надо с первой семьей. С Анной, — хмуро сказал Андрей.

— Вот как?! — изумился Дмитрий Иванович. — Это почему же?

— Потому, — Андрей достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточку, протянул через стол. — Узнаете?

Твердышев, прищурясь, всмотрелся в снимок: солнечный, ясный день, пляж, вдали лодки с отдыхающими, а на этом фоне — счастливые, смеющиеся Шахов, Анна в купальных костюмах и мальчик лет четырех. Он задрал голову, глядит влюбленно на Андрея.

— Антон? — Твердышев ткнул мизинцем в фотографию. — А это, стало быть, вы?.. И по какому же, осмелюсь спросить, праву?

— По такому… Вы по какому праву издеваетесь над женщиной? Ни вдова, ни жена. Сын отца не знает. Сбежали, живете хуже свиньи…

— Любопытный разговор, — Твердышев оценивающе глядел на гостя. Прищурился. — Ситуация, м-да… Оригинально! Приходит некто молодой, красивый, наглый и заявляет: отдай мне жену! — голос Дмитрия Ивановича стал самоуверенный, иронический. — Смотрите пожалуйста, какой «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя…». В песне за жену коня, шашку предлагают. А что ты мне дашь?

— Я тебе дам по шее, — твердо пообещал Андрей. — Или по морде.

— А если я тебя сейчас вышвырну? — Твердышев начал приподниматься.

— Бросьте, Дмитрий Иванович, — Шахов откинулся к спинке стула, засунул руки в карманы. — С вашими-то бицепсами? Шутите… — Он улыбнулся. — Не скрипите зубами. Дуэли не будет. Я вам просто переломаю кости.

Встал.