«Теперь, когда мы оба вернулись домой, – говорилось в начале письма, – и думаем о том, как вывести наши страны на путь более конструктивных отношений, мне захотелось сразу же поделиться с Вами своими первыми мыслями о наших беседах. Несколько мыслей мне хотелось бы передать Вам в сугубо личном и частном порядке.
Во-первых, хочу сказать, что наши беседы, по моему мнению, были очень ценными. Мы договорились беседовать откровенно, так и поступили. Благодаря такому откровенному обмену мнениями, я лучше понимаю Ваши взгляды. Безусловно, по очень многим вопросам у нас разногласия, и очень серьезные. Но если я Вас правильно понимаю, Вы также намерены принять меры, направленные на обеспечение мирных взаимоотношений между нашими странами. Если это так, то по этому вопросу у нас полное согласие, а это, в конце концов, самый важный из всех вопросов».
Что касается упомянутых им «существенных разногласий», то Рейган остановился на «двух из ключевых вопросов». Как бы продолжая дискуссию в Женеве, президент вновь приводил свои аргументы в пользу стратегической обороны и ее связи с сокращением наступательных ядерных вооружений.
Другим ключевым вопросом Рейган назвал региональные конфликты. «США не считают, что СССР виновен во всем зле в мире. Мы считаем, однако, что Ваша страна использует и углубляет местную напряженность и конфликты путем придания им вооруженного характера. Хотя обе наши страны будут, безусловно, и дальше поддерживать своих друзей, мы должны найти способ делать это без применения оружия».
В заключение президент нашел приватные беседы с Горбачевым в Женеве особенно полезными. «У нас есть советники и помощники, но ведь, в конечном счете, ответственность за сохранение мира и расширение сотрудничества лежит на нас. Наши народы ожидают от нас руководства, и никто, кроме нас, не может его дать».
В этом письме Рейган официально приглашал Горбачева нанести визит в США во второй половине 1986 года.
Тем временем мы с Шульцем обсудили итоги встречи на высшем уровне. Госсекретарь был в хорошем настроении. Говорил он необычно раскованно. Сообщил об их общей позитивной оценке этой встречи и о неплохих перспективах дальнейшего развития советско-американских отношений.
Шульц высказал сугубо неофициально свою личную точку зрения насчет того, что Рейган прошел, фигурально говоря, через своеобразный «процесс просвещения».
Если раньше, продолжал Шульц, президент Рейган воспринимал почти все заявления советских лидеров как сугубо пропагандистские и даже призванные порой лишь ввести в заблуждение Запад, то теперь – после личных бесед с Горбачевым – президент стал признавать, что у советского руководителя могут быть и есть свои собственные убеждения. Для Рейгана такое признание, заметил Шульц, немалый шаг вперед.
Весьма полезно было также, что в течение почти пяти часов, когда они беседовали наедине, президент выслушал из «первоисточника» красноречивое объяснение советских мотивов и намерений, и, хотя во многом он остался не согласен, Рейган фактически стал признавать право на существование других точек зрения, а не просто отмахиваться от них, как он часто делал в прошлом.
Одним из полезных уроков Женевы для Рейгана, сказал далее госсекретарь, было то, что он убедился в целесообразности и необходимости заблаговременной подготовки совместного итогового документа советско-американской встречи.
Далее разговор зашел о Пойндекстере, новом помощнике президента по национальной безопасности, который заменил на этом посту Макфарлейна. Шульц дал ему хорошую, хотя и своеобразную характеристику. Пойндекстер основательно знает военные вопросы, неплохо разбирается в разных кризисных ситуациях. Его главная отличительная черта: исключительная точность материалов, предлагаемых президенту без привнесения в них своей точки зрения. В этом смысле Шульц был уверен, что все его бумаги, адресованные президенту, будут теперь излагаться так, как они есть, без «посторонних фантазий» или сбивающих президента «побочных мнений» (чувствовалось, что Шульц немало натерпелся на этот счет).
25 декабря я передал в Белый дом ответное личное послание Горбачева Рейгану (сам Рейган с основными помощниками был в это время в Калифорнии).
Меня радует, писал Горбачев, что в Женеве мы начали – и по существу и по духу – прямой, откровенный разговор. Я придаю особое значение тому, что нам удалось преодолеть серьезный психологический барьер, который долгое время мешал наладить диалог, достойный руководителей СССР и США.