Сука

Потом взяла собаку на руки, гудевшие от приложенных усилий, и понесла ее в лес. И оставила тело далеко в лесу, по ту сторону ущелья, под бобовым деревом, где землю покрывал ковер палой листвы и белого пуха цветов. Место красивое, будившее в ней самые лучшие воспоминания, потому что в детстве, помнится, они вместе с покойным Николасито и Люсмилой тысячи раз лазили на это дерево за созревшими бобами. Уходя, оглянулась и несколько секунд глядела на суку, словно читая молитву.

Дамарис аккуратно сложила испорченные шторы покойного Николасито и сунула их в пластиковый пакет, а потом убрала пакет в шкаф в его спальне, укрыв одеждой мальчика и окружив шариками нафталина. Ее сильно беспокоил вид голого окна, а также мысль о том, что скажут супруги Рейес, когда войдут в комнату своего покойного сына и увидят, что шторы пропали. Подумала и о Рохелио: он наверняка скажет ей что-то вроде «Я так и знал: с этим животным добром не кончится!» «Сука проклятая, – шептала она про себя, ища какую-нибудь старую простыню, чтобы повесить на окно, – поделом тебе».

Да и уборку в большом доме она еще не закончила. Осталось еще убраться в шкафах, натереть мастикой деревянные полы и постирать постельное белье, но сегодня у нее не было настроения что-либо делать, даже готовить или есть, а поскольку сбежавшие псы еще не вернулись, то и кормить их было не нужно. Так что она легла на матрасик и еще один день провела в вегетативном состоянии перед телевизором, а заснуть не смогла даже за полночь, когда на улице полил дождь и вырубился свет.

Ливень начался мощный, но, поскольку ветра не было, он ровно, строго вертикально, падал на асбестовую крышу, стуча в нее, словно молоточками, заглушая все другие звуки, все другие ощущения, и Дамарис вдруг показалось, что она не сможет выдержать этот дождь ни минутой больше. Ей не удавалось забыть, выкинуть из головы – ни то, что произошло, ни то, как боролась собака, ни как она сама, стремясь победить, тянула ее к себе, чтобы подчинить, тянула со всей силы, укорачивая и укорачивая веревку, пока сопротивление не прекратилось. И оказалось, что это и значит убить. И Дамарис подумалось, что это вовсе не сложно, да и времени занимает не слишком много.

Тут она вспомнила о женщине, которая своего мужа зарубила топором, а потом по кускам скормила тело тигру, названному в новостях ягуаром. Случилось это в природном заповеднике в нижнем Сан-Хуане, и тигр сидел в клетке. А женщина стояла на том, что она не убивала, что муж ее погиб от укуса гадюки, а поскольку в сельве они были только вдвоем, вдалеке от цивилизации и без всякой связи с внешним миром, она не смогла придумать, что еще сделать с телом. Похоронить его она не могла, потому что почва в сельве глинистая и такая жесткая, что вырыть могилу нужного размера невозможно, а чем швырнуть его в море или оставить на растерзание стервятникам, так лучше отдать на съедение вечно голодному тигру. Никто ей не поверил. Очевидно, что женщину, способную разрубить тело мужа и по кускам скормить его тигру, злоба распирала в такой степени, что она же должна была его и убить.

Когда полиция, переправляя преступницу из Сан-Хуана в Буэнавентуру, сделала остановку в их деревне, все побежали на причал на нее посмотреть. Она была в наручниках, волосы, длинные и черные, падали ей на лицо, но все равно все желающие могли увидеть ее глаза. Глаза оказались карими и вполне обычными – глаза белокожей дамочки, на которые в других обстоятельствах никто бы и внимания не обратил. Тем не менее ее взгляд, ни разу не опущенный в пол, вонзаемый в каждого, кто только осмеливался посмотреть ей в лицо, был так тверд, что Дамарис его не позабыла. Это был взгляд убийцы, тот самый, который должен теперь появиться и у нее, взгляд человека, который ни о чем не жалеет и чувствует облегчение от того, что скинул со своих плеч тяжкую ношу.

Химена не заботилась о собаке, та снова забеременела, и она и дальше бы сбегала от Химены и возвращалась в дом, который считала своим, и неважно, сколько раз Дамарис будет отводить ее обратно. Рожать она тоже пришла бы сюда, в летнюю кухню, и ей снова пришлось бы взять на себя заботу о щенках, потому что собака, будучи матерью никудышной, что есть установленный факт, их бы наверняка бросила, а кто знает, сколько бы их народилось на этот раз и сколько из них – сук, которых никто взять не захочет. Так что на этот раз ей бы точно пришлось бросить их в море, а это то же самое, что убить – сразу нескольких собак вместо одной, так что, убив одну, она избавилась от худшей проблемы.