Сука-любовь

Джо задержал немного ладонь на плече — нежно и — как мужчинам всегда кажется — покровительственно, в ожидании момента, когда ее можно будет снять. Этот момент тем не менее не наступал, и Джо счел это признаком удачи: он начал двигать ладонь взад и вперед, но так, чтобы оставить путь к отступлению — у него, мол, и мыслей не было о сексе. Эмма не пошевелилась и не схватила его руку, но, как только муж с опаской направил руку в сторону ее груди, она сказала:

— Не сегодня, дорогой. У меня болит голова.

Это выражение они использовали в лучшие дни — шутливая фраза, памятник их ненасытному сексу: она звучала в тех редких случаях, когда они полностью выбивались из сил либо когда их тела протестовали против, к примеру, десятой попытки за два дня. Они были одной из тех пар, что вырабатывают свой язык и полностью в него погружаются: лексикон любимых имен и детские словечки для предметов их личной вселенной; остатки этого языка еще сохранились в их отношениях и напоминали уцелевшие дома в городе, подвергшемся бомбардировке.

— Это не смешно, — сказал Джо с обидой. Он отвернулся. Эмма слушала его дыхание, каждый вдох и выдох, исполненные обвинений, невысказанных упреков. Она слышала, как он потянулся за стаканом воды, который всегда стоял возле его кровати (три четверти обычной воды, одна четверть — газированной: Джо любил традиции), чтобы отпить из него перед тем, как улечься, свернувшись в позу ощетинившегося эмбриона. Она хотела протянуть руку и сочувствующе погладить его по спине, словно извиняясь, но тут же одернула себя, сердясь, что ее заставили почувствовать себя виноватой. К тому же это была правда: у нее в самом деле болела голова.

ТОНИ

Тони не могла понять, что сегодня нашло на Джексона. Обычно она с нетерпением ждала вторников на Уинсли-роуд. Дом, хотя и, на ее взгляд, обставленный с излишней затейливостью, был очень хорошим — он так отличался от остальных домов в Кэмбервилле и Брикстоне, где ей приходилось работать большую часть недели. К тому же она была уверена, что с Молли, малышкой Уэнделлсов, плохо обращаются, так как за прошедшие три месяца из солнечного открытого трехгодовалого ребенка, беспечно напевающего незамысловатые песенки, она превратилась в угрюмый комок нервов «отстаньте-от-меня». Тони не знала, что делать, — обращение в службы социальной защиты, если бы ее догадка не подтвердилась, лишило бы ее этой работы и, возможно, работы в других местах, после того как по району поползли бы слухи. Из-за всего этого ей так иногда хотелось вернуться домой, в Мамблс, откуда она приехала в Лондон пять лет назад.

Но вторники не были похожи на остальные дни. Чудесный дом, чудесные родители, чудесная еда в холодильнике (Тони старалась не слишком налегать — она не хотела одалживаться, и, кроме того, февраль был уже на исходе, а она все еще не избавилась от живота, что планировала сделать на Рождество) и, наконец, чудесный, очень милый ребенок. Когда Тони впервые увидела Джексона, она подумала: «Вот какого ребенка хотела бы я иметь», — он выглядел таким хорошеньким и таким умненьким. О таком подопечном, как Джексон, можно было только мечтать: спокойный, все больше спит, а когда проснется, с удовольствием дает себя покормить и еще, как было до сегодняшнего дня, практически никогда не плачет.

— Джексон, Джексон, — повторяла она в сотый раз, гладя его по спине и шагая с ним на руках взад-вперед по гостиной, словно зверь в слишком маленькой для него клетке. Тони отняла ребенка от груди, держа на вытянутых руках и чувствуя не первый раз за день смесь угрызений совести и сочувствия к Луизе Вудворд. От крика личико Джексона побагровело и родимое пятно на подбородке стало почти незаметным. — Ты сухой, накормленный — что случилось?

Тони прошла в угол спальни и положила Джексона в кроватку. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной, все, что ей оставалось сейчас делать, это постоянно брать ребенка на руки и снова класть его обратно. Тони взглянула на свои «Бэй-би-Джи», часы, подаренные ей Вэлом. Вообще-то, Тони они не нравились — со всеми своими кнопочками, функциями они больше подошли бы мужчине, — но Вэл обиделся бы на нее, если бы она не стала их носить.

Миссис Серена — Эмма настаивала, чтобы Тони называла ее именно так — задерживалась уже на полтора часа. «Если она не появится в течение получаса, придется звонить Бэлу и отменять встречу в клубе. Как же он называется? Зион», — вспомнила Тони.

Жалость к себе в душе Тони сменилась злостью: уже четвертый раз за последние два месяца миссис Серена опаздывала.

— Какого черта, где ее носит? — громко вслух сказала Тони и тут же покраснела, поскольку у нее не было привычки ругаться в присутствии детей, которых она нянчила.

В гостиной Тони села на софу из «Чейза» и взяла трубку телефона. Это был старинный черный аппарат, купленный на рынке в Гринвиче и переоборудованный для работы на современных линиях. Тони только начала набирать номер, как хлопнула дверь; секунду спустя — холл в доме Эммы и Джо был небольшим — Эмма вошла в гостиную.

Ее волосы и одежда были мокрыми, глаза блестели.