Сука-любовь

Страсти по пляске святого Витта утратили для Вика актуальность где-то к середине девяностого года, когда он посмотрел «Джон — не сумасшедший», ремейк документального фильма о Джоне Дэвидсоне, мальчишке с синдромом Тауретта из Галашилса. «Джон — не сумасшедший» назывался небольшой ролик, впервые показанный по экрану в середине восьмидесятых на Би-би-си-2; это был первый фильм образовательного научно-популярного кино; такие фильмы ты смотришь первые пять минут с серьезным выражением лица и внутренним ощущением, балансирующим между сочувствием и ужасом, а потом посылаешь всю эту хрень куда подальше и думаешь только о том, как бы не описаться от смеха. Единственным серьезным конкурентом «Джону» стал тоже документальный фильм «Элвисы Джарроу» о труппе умственно отсталых, вообразивших себя Элвисами и дававших представления в ночь каждого понедельника где-то в одном из пабов на севере Англии.

Как бы то ни было, Вик смотрел «Джона» с несколько иным чувством (ему не пришлось даже мучить себя пыткой серьезного восприятия в течение первых пяти минут). Вик влюбился. Нет, не в Джона Дэвидсона, хотя он и чувствовал зашкаливавшие за все отметки трепет и восхищение всякий раз, когда бедолага называл мать шлюхой Сэйнсбери или плевал в именинный торт сестры; Вик влюбился в болезнь. Она включала в себя все судорожные коленца пляски святого Витта плюс фантастический бонус: она позволяла материться, орать и вообще делать в общественных местах все, что захочешь, вплоть до мелких преступлений. Когда на следующее утро в местной библиотеке он прочитал об этом — выворачивая руки и вопя слово «жопа», — да еще обнаружил среди симптомов этой болезни непроизвольный эксгибиционизм, то пришел в полный восторг.

Вик не был — для тех, кто еще не понял этого, — ипохондриком. Он не боялся болезней, он стремился к ним (что, впрочем, присуще и ипохондрикам); он не просиживал день-деньской дома, одержимо выискивая у себя тревожные симптомы. Но тем не менее он начал верить, что у него может быть синдром Тауретта — в какой-то мере.

— Он есть у каждого, — сказал Вик Джо, вылавливая ложкой последний кусок дымящегося цыпленка из серебряной кастрюльки и выкладывая его к себе на тарелку. Это была их обычная встреча в один из четвергов в «Спайс».

— Откуда он возьмется у каждого? — спросил Джо, осторожно раскладывая «Алу Гоби» и «Муттар Панир» по разным краям своей тарелки, чтобы блюда не смешались в острую овощную солянку.

— Смотри сюда. Ты видел передачу, так ведь?

— Ну-у-у?..

— Так вот, то, что тот пацан делал… Мы все хотим так.

— Правда?

— Конечно.

Джо неторопливо взглянул на своего друга, заметив, уже не в первый раз, что цвет волос и цвет глаз Вика — темно-коричневый, практически не отличимый от черного, — сочетаются идеально. Это было особенно заметно теперь — зрачки Вика расширились, как у кошки в темноте, от охватившего его возбуждения или под влиянием какой-либо химической стимуляции, — Джо не мог сказать этого наверняка, — и граница между зрачком и радужной оболочкой стала практически неразличимой. «Когда он поседеет, — подумал Джо, — он многое потеряет».

— Все мы постоянно чувствуем в себе жажду совершить самый… — Вик запнулся на мгновение.

— Ужасный? — предположил Джо, поглядев на свои часы.

— Возмутительный поступок, — жуя, сказал Вик. — Это естественная наша потребность.

— Что, например?

Вик взял со стола нож. Необычное для него действие, так как за ним не замечалось привычки пользоваться ножом, даже когда еда не была предварительно нарезана; вместо этого он предпочитал насадить на вилку стейк, кусок рыбы или картофелину и откусывать по частям.

— Я не могу, держа в руках нож, не желать вонзить его в кого-нибудь, — сказал он спокойно. — Например.

— Ну, тогда мне пора идти, — Джо отодвинулся на стуле, поддерживая его шутку.

— Да нет, целка ты трусливая. Я не собираюсь тебя прирезать. Я вообще никого никогда не ударю. Но я признаюсь в наличии такого желания. Точно так же, когда кто-то подает мне чашку чая, мое первое желание — бросить ее ему в лицо.

Джо улыбнулся, что кому-то могло бы показаться странным, с нежностью. Что он больше всего любил в Вике, так это его импульсивную честность, его безжалостную потребность исповедаться, то, как тот выплескивал, словно кипящий чайник пар, свое мнение без попыток внутренней цензуры. Джо, человек в высшей степени замкнутый, был поначалу поражен, а затем и привлечен абсолютной прозрачностью Вика, словно просвеченного рентгеновскими лучами. Джо хорошо помнил их первый разговор.

Он тогда только вышел с заседания студенческого союза, на котором Стивен Хакстэбл (один из тех молодых людей, которые старят себя лет на двадцать мыслями, присущими людям среднего возраста, о том, что парламентская политическая жизнь является центром вселенной) выступил с речью «Где находится Центр?». Выйдя из лекционного зала задолго до окончания, Джо услышал яростный голос за одной из огромных бетонных колон, поддерживающих крышу центрального корпуса.

— Гребаный Хакстэбл. Что за долбанный идиот!