«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг.

Далее на политическую сцену вышел сам Николай II: «Государь вернулся из Ливадии около 16 декабря. На первом же моем докладе, протекавшем в обычной приветливой форме, он просил меня рассказать ему, что происходило в Государственном совете, и когда я точно, с дословными подробностями передал всю возмутительную сцену первого заседания, он обратился ко мне с обычной ласковой улыбкой и сказал: „Я надеюсь, что такая выходка не слишком волнует вас. Я и сам был бы рад, если бы оказалось возможным сократить пьянство, но разве кто-либо имеет меньше права, чем Витте, говорить то, что он, сказал. Разве не он 10 лет применял винную монополию, и почему же ни разу после своего ухода из министров он не сказал ни одного слова против того, что говорит теперь, а напротив того, каждый раз защищает вас от тех нападок, которые появляются против вас в Думе. Я не понимаю, что же теперь случилось нового?“. На этот вопрос я ответил в шутливой форме, что изменилось то, что министр финансов слишком засиделся, и что теперь стало модным спортом охотиться на него. „Пожалуй, что вы и правы“, – сказал государь… С окончанием короткого рождественского ваканта заседания Государственного совета возобновились в той же разгоряченной атмосфере, которую создало выступление Витте, нашедшего себе ревностного пособника в лице только А.Ф. Кони и В.И. Гурко. В половине января ко мне заехал председатель Совета Акимов посоветоваться, что делать с создавшимся невыносимым положением, которое поддерживается распускаемыми слухами о том, что государь поддерживает взгляды Витте, что это известно последнему, и он строит на этом такие несбыточные планы, как тот, что, сваливши меня, ему удастся снова занять пост министра финансов, на этот раз в роли поборника народной трезвости. Акимов прибавил, что на этой почве нет ничего удивительного, что в Общем собрании получится неожиданное голосование или, во всяком случае, разыграется какой-либо неожиданный скандал»[44].

Был выработан определенный план совместных действий: «Мы условились, что я напишу государю письмо от имени нас обоих и буду просить, чтобы он принял нас вместе и дал нам возможность доложить о тех демагогических приемах, к которым прибегают поборники трезвости, целясь на самом деле не в достижение трезвости, а в разрушение финансового положения России, которое положительно не дает покоя Витте… Доклад мой и председателя Государственного совета состоялся 21 января, в 4 часа дня… Мне пришлось говорить недолго. Зная, что государь не раз высказывал уже мысль о том, что наши меры борьбы против развития пьянства очень слабы и мало действительны, я старался устранить аргументацию Витте, что я не только не помогаю той борьбе, но напротив того торможу всякие почины в этом отношении и делаю это исключительно из боязни ослабления средств казны… Вы знаете, что я не граф Витте, я не могу заставить государя следовать моей воле, а могу только разъяснить откровенно перед ним тот вред, который испытывает государство от нашей административной неурядицы… Государь отпустил нас, сказавши, что он благодарен за все разъяснения, что настроение Витте ему давно известно и что он просит меня не обращать на его дерзости никакого внимания, так как все оценят его неожиданную склонность к народному отрезвлению после того, что он сам 10 лет только и делал, что поощрял увеличение потребления водки. На этом мы расстались, и, возвращаясь вместе с Акимовым в вагоне, я впервые услышал от него крайне поразившее меня замечание: „А вы не слышали, что будто бы вся эта кампания трезвости ведется Мещерским, главным образом, потому, что ему известно, что на эту тему постоянно твердит в Царском Селе Распутин и на этом строит свои расчеты и Витте, у которого имеются свои отношения к этому человеку“… Государь верно предполагал лично говорить со мною о моем увольнении и колебался сделать это, переживая, вероятно, нелегкое раздумье. Что решение его расстаться со мною уже в это время созрело… Утро 29 января после бессонной и тягостной от неотвязчивого раздумья ночи началось в обычной обстановке. Жена пошла на свою обычную прогулку, а я засел в моем кабинете за работу. Ровно в 11 часов курьер подал мне небольшого формата письмо от государя в конверте „Председателю Совета министров“… Не распечатывая его, я знал, что оно несет мне мое увольнение. Вот что в нем было изложено: „Владимир Николаевич! Не чувство неприязни, а давно и глубоко сознанная мною государственная необходимость заставляет меня высказать вам, что мне нужно с вами расстаться. Делаю это в письменной форме потому, что, не волнуясь, как при разговоре, легче подыскать правильные выражения»[45].