Суховей. Воспоминания генетика

Истинная шкала ценностей, преподнесенная мастерски. Ирония, направленная прежде всего на самого себя. Сам язык этих писем, казалось, ухмылялся. Слова вчерашнего и завтрашнего узника, — ибо вскорости Ивана Алексеевича снова посадили, — раскованно порхали над бренностью бытия, над контрастом между бредовой действительностью и радостью быть.

Я тихонько пробралась в президиум собрания и попросила продлить время, отведенное для выступления адресата этих невиданно-прекрасных писем, а меня из повестки исключить. Председатель отказался.

Я рассказывала о нашей увеселительной прогулке по Алтаю.

Железнодорожная станция в Бийске. Мы на пути к Телецкому озеру. Нам нужно на аэродром, чтобы лететь в Турочак. Малец-кий отправился на поиски такси. Мы ждем его в сквере перед вокзалом. Надвигается ночь. Иван Алексеевич говорит, что лучше всего ночь провести на вокзале, чем ночевать на аэродроме. С народом никогда не скучно. К нам подходит человек, судя по одежде, рабочий-строитель или маляр, — весь в мелу. «Дайте мне то, что полагается мне по возрасту». Он обращается ко мне. «Сэр, — говорю ему я, — я готова пойти навстречу любому из ваших желаний, но для меня остается тайной, что именно подобает вам по возрасту». «Спичка». По лицу Ивана Алексеевича видно — жизнь прекрасна. Поздней ночью мы подъезжаем на такси к аэродрому. Гостиницы нет. Кромешная тьма. Здание на замке. В полном мраке мы расстилаем брезент палатки под открытым небом и укладываемся спать. Проснувшись, мы обнаруживаем, что лишь случайно избежали смерти. Мы спали над стометровым обрывом на самом его краю. Внизу прекрасно текла огромная Бия. «Что вы видите перед собой? Вы видите перед собой бэздну», — сказал Иван Алексеевич. Он цитировал английский учебник русского языка. Перл на перле. «Что есть у вас? У меня есть плод». Оказалось, что мы ночевали над бездной на краю картофельного поля. Собака прибилась к нам — мы и не заметили — и спала теперь на поле. Мы первые в очереди в буфете аэродрома. Мы заняли единственный столик. Очередь вилась мимо нас. «Этот столик качается, как виктория регия на волнах Амазонки». «Снять что ли мой свитер месяц, свитер ясный?» «Я брит, как маленький лорд Фаунтлерой». Совершенно незнакомые люди потом здоровались с нами, как со старыми знакомыми. «Ну как же. Мы с вами в очереди стояли в буфете в Бийске, неужели забыли?»

Мы сидели на берегу Чулышмана и ждали бабу, которая взялась перевезти нас на тот берег в лодке. Подходит пожилой мужчина, предлагает купить рога марала, они считаются целебными, он называет их моральные рога. «Рога, это всегда аморально», — говорит Иван Алексеевич.

Иван Алексеевич рассказывал, как он жил в ссылке во Владимире, работал дворником, давал уроки иностранных языков. Утром, когда он подметал улицу, его ученики — местные партийные боссы — здоровались с ним из казенных машин. Его решили женить на богатой вдове. Она только что на похоронах мужа, плача, кропила соляной кислотой его роскошный костюм, чтобы прожечь в нем дырки, страхуя покойника от ограбления. Знакомство состоялось за ужином. Телятина в коричневом желе. «Кушайте». «Не отведаете ли еще?» — Я отведал. — «Возьмите еще». — Я взял. «Чего уж там. Доедайте последки». — Я доел. Кофе со сливками и сдобными сухариками. Та же игра. Женитьба не состоялась.

В одну из экспедиций мы с Юрием Николаевичем Ивановым и с Таней Бочкаревой — маленькой дикаркой — лаборанткой из Новосибирска были во Фрунзе.

Таню мой сотрудник Голубовский пригласил работать к нам в лабораторию, заметив на кухне столовой, с каким проворством она моет посуду. Маленькая посудомойка не подкачала и отлично справлялась с обязанностями рабочей, препаратора и лаборанта. Не помню, как так случилось, что мы вдвоем с Таней принимали в лаборатории Ивана Алексеевича. Мы убрали банку с машинным маслом — мушиный морг, чтобы не расстраивать его видом Ивана Алексеевича. Решено показывать спящих мух и возвращать обратно в пробирку, даже если они нам больше не нужны. Я очень горжусь своим уменьем нежно обращаться с мухами. «Что вы делаете? Маленьких таких щипцами своими огромными хватаете, бросаете». Никто никогда не вступался за мух с таким горячим чувством, как Иван Алексеевич. Он тогда только что вернулся из Парижа, где навещал свою кузину. Нам с Таней он рассказывал, как родственники его попросили Ротшильда пригласить их по случаю визита к ним Ивана Алексеевича. Ответ передан через служащего. «Милости просим прийти Лихачева, а родственников не надо». Жена Ротшильда русская. Ротшильд — поэт-переводчик. Седовласая мадам принимает гостя в белых кружевных штанах до колен, волосы ее разделены на пряди, на каждой — зажим с черным бархатным бантиком. Эти бантики падали на пол. Иван Алексеевич изображал, как лакей поднимал их и подавал ей с галантностью. Фантастические вина, еда, сервировка, слуги и обслуживание описаны в деталях. Ротшильд решил познакомить гостей — Ивана Алексеевича и англичанина — известного поэта-переводчика — со своим творчеством. Лакей принес тетрадку с переводами.