Суховей. Воспоминания генетика

Почести, привилегии стали тридцатью сребрениками Иуды. Тот, кто не сходил с ума, а были и такие, не буду называть их имена, умирал. Отец умер до дела врачей, до кровавого разгула антисемитизма. Сколько раз я думала: «Какое счастье, что отец умер. Что было бы с ним, будь он жив». На похоронах я слышала, как один сказал: «Президент Географического общества, а от горсовета никто не выступал. Почему бы это?» «Еврей», — сказал другой. Это одна из причин. Главное, почему не выступал на тысячном траурном митинге представитель власти — честный человек. Между высоким положением в иерархии лжи и категорическим императивом морали, которому подчинена душа усопшего президента, был полнейший разлад.

Сохранить душевную гармонию могли люди, способные отказаться от почестей, глубоко верующие, религиозные по самой своей природе, и прирожденные хиппи, находящиеся на самом низу бытия, те, кто имел свою религию — баловни судьбы, не властей. Один из этих счастливцев — ламаркист Любищев. Ламаркист — слишком мало сказано для этой грандиозной фигуры. Он — последователь Платона. Сущее он считал воплощением великой доброй мысли. О творческой роли естественного отбора в его благородной системе идей не могло быть и речи. Александр Александрович Любищев, зоолог, специалист по защите растений — друг и единомышленник отца. Так же как и Лев Семенович, он ставил средства достижения цели выше самой цели.

В отличие от Льва Семеновича, он ринулся в бой. Он написал фолианты, критикуя Лысенко и Мичурина. Чудом он остался на свободе. Из его огромного литературного наследия напечатана едва ли десятая доля. Не напечатана, само собой разумеется, и его критика лысенковщины.

Смелость его беспредельна. Он был гоним и жил на пенсии в Ульяновске. Он протестовал против несвободы науки. О своей судьбе он не пекся, за границу не стремился, очень радовался, когда его труды удавалось пристроить в печать, но писал он их совершенно свободно, без малейшей надежды на публикацию. Эзоповский язык он отвергал. Он задорно лукав. Но его лукавство ничего общего ни с маскировкой, ни с переориентацией мишени при нападении не имело.

Однажды в самолете на пути из Новосибирска в Ленинград я читала его критический очерк о Сент-Экзюпери. Это первоклассный образец самиздата. На самом интересном месте, где речь шла о сходстве сталинизма с гитлеризмом и Любищев солидаризовался с великим гуманистом, я заснула. Я сидела у окна, сосед был у меня только один. Самолет делает посадку в Свердловске на полпути. Я проснулась, когда пассажиры готовились к выходу. Мой сосед, покидая самолет, сказал: «Я видел, что вы читаете». «Значит, вы не без пользы провели время», — сказала я и задрожала. Но ни в Свердловске, ни в Ленинграде на аэродроме, ни потом за мной не пришли.

Любищев писал в правительство о необходимости организовать институт по изучению идеализма, где приверженцы идеализма могли бы развивать свои концепции. Ему принадлежат глубокие, великолепно выполненные исследования по истории науки.

Идеализм, а не материализм, прокладывал в прошлом новые пути в науке о природе. Идеалист по самой сути вещей свободней. Он не связан необходимостью познать механизм явления, причинно-следственную связь вещей. То, что материалист отвергает как несуществующее на том основании, что ему — материалисту — не ясно, как такое может существовать, идеализм берется исследовать, описывать, наблюдать. Так было, в частности, с теорией эволюции. Формулируя ее, Ламарк выступал как идеалист. Механизм эволюционных преобразований остался ему неизвестен, об отборе он упоминает только раз в своей феноменальной теории происхождения человека. Но анализ сходств и различий между живыми существами убеждал его в наличии кровного родства между ними, генетической преемственности, и он провозгласил ее.

Проблема целостности живых систем долгое время была достоянием идеализма.

Протесты Любищева не ограничивались наукой. Он написал письмо в Моссовет против водружения в центре Москвы перед зданием Прокуратуры СССР памятника князю Юрию Долгорукому, якобы основавшему Москву. Сооружение этого памятника — лживая дань со стороны Правительства русскому шовинизму — заполнитель каверны, образовавшейся в результате преступных действий того же Правительства на месте революционных идеалов пролетарской солидарности, интернационализма. Любищев дал историческую справку о князе и предлагал памятник снять. Он получил ответ, что Моссовет согласен с его аргументами и что памятник будет перенесен в другое место, и место это было поименовано. Копии этого письма Любищев разослал по почте своим друзьям. Большая смелость во времена перлюстрации. Монумент остался там, где он был — «памятник лжи», как назвал одно из своих стихотворений Иосиф Бродский.

Обаяние Любищева огромно. Он — воплощение свободы. Когда уже в семидесятые годы он приезжал в Ленинград и выступал на математическом факультете ЛГУ с докладами, за ним ходили толпы молодежи. Математический факультет предоставлял ему трибуну, а биологи боялись.