Суховей. Воспоминания генетика

Он повел нас в чайную и учил держать пиалу и пить чай. С ним мы были на праздновании обрезания, видели танцы на ходулях, и он учил нас, кому, когда и сколько денег надо давать. Мы осматривали гигантские мечети и кладбища, где покоятся давно усопшие родственники Магомета. Улицы Бухары как бы крадутся между глиняных стен. Темная глина еще не просохших стен инкрустирована соломой, и солома горит на солнце, как чистое золото. Вечером мы пили в верхней келье Юренева чай вприкуску с тростниковым сахаром. Описывая свое путешествие по Афганистану, Н.И. Вавилов сообщает, что в Кабуле на базарах можно встретить целые ряды лавок, продающих куски твердого выпаренного из тростника сахара с карамельным вкусом, весом от 150 до 250 граммов. В Афганистане сахарный тростник был тогда, в 1927 году, единственным сахаристым растением. Мутные комки, которыми угощал нас Юренев, наколоты маленькими кусочками. Больше никакого угощения не было. Наши дары отвергнуты. Четыре его кельи располагаются в двух этажах, Из каждой из двух нижних комнат лестница ведет в верхнюю комнату. Мы пили чай в одной из верхних — в библиотеке. «Сергей Николаевич, я как член Художественного совета Дома ученых Академгородка приглашаю вас выступить с докладом о прошлом Бухары. Дорога будет оплачена», — говорю я ему. «Я не специалист. Мне не о чем говорить». «Сомневаюсь. Печатали ли вы результаты ваших раскопок? Покажите». «Я ничего не печатал. Впрочем, могу показать вам нечто, написанное мною. Но только вам одной. Пусть молодежь выйдет». Семь человек удалились. Сергей Николаевич указал мне на маленький занавес, прикрывающий часть стены. Алый бархат окантован золоченым шнуром. Золотая бахрома идет по нижнему краю. Толстые золоченые шнуры держат занавес и уходят под самый потолок. «Поднимите», — сказал Сергей Николаевич. Занавес прикрывал картину. Золоченая рама отличалась изысканной простотой. Картина представляла собой первоклассный образец каллиграфии. На белом фоне стояло одно слово: «Насрать».

Три кошки обитали в медресе. Их звали Кисочка, Кошечка и Котяшечка. На прощанье я сказала Сергею Николаевичу: «У меня очерк в журнале "Знание — сила" печатается: "Чем кошка отличается от собаки". Хотите пришлю?» — «Пришлите, пожалуйста. Только разрешите поблагодарить вас заранее. Я писем не пишу. Итак: благодарю вас за ваш прекрасный очерк, который доставил мне массу удовольствия».

Я писала ему, просила прислать карту Бухары с обозначением гнезд аистов. Аисты Бухары! Каждая пара из года в год гнездится в одном и том же месте и использует старое гнездо. Фундамент растет и образует колонну. Высота пьедестала некоторых гнезд достигает полутора метров. Грунт города поднимается в год на один сантиметр, археологи называют этот пласт культурным слоем. Культурные слои гнезд аистов на минаретах, на тутовых деревьях главных улиц Бухары волновали меня очень мало. Я хотела получить письмо Сергея Николаевича. Ни одного письма я не получила.

Мишенька Мейлах, Николай Николаевич Воронцов по моей просьбе навещали Сергея Николаевича. От них я узнала, что он умер.

Последний золотой рыцарь, встреченный мною, русский интеллигент эпохи строительства коммунизма.

Эстафета страха

Роман Пастернака «Доктор Живаго» мне посчастливилось прочесть еще в Ленинграде до моего переселения в Новосибирск. Дали мне его мои друзья — прекрасная экзотическая супружеская пара. Он — физик-теоретик, первостатейный красавец: седина такая красивая, темные и седые волосы равномерно перемежаются друг с другом, блестящие глаза, изящный профиль, красивый тембр мужественного голоса. Его лицо сияло умным доброжелательством, самозабвенной заинтересованностью в судьбе, мнениях, мыслях собеседника. Она — преподавательница марксизма-ленинизма, заведующая идеологической кафедрой одного из бесчисленных вузов Ленинграда, пикантная курнофейка, моложавая, хохотушка, отличная хозяйка. Мы с Геночкой Шмаковым вдвоем ходили к ним в гости, и, пока Геночка читал хозяйке Кузмина и Мандельштама и пил с ней водку, мы с хозяином упивались умными разговорами. Лукуллов пир следовал неизменно. Чтобы посмеяться над буржуазными замашками советских интеллигентов, я, на вопрос, что бы я хотела к ужину — выбор между семгой, икрой, ростбифом и тому подобными деликатесами, — попросила перловой каши. Перловая каша, чечевица, вяленая вобла, пшенная каша — все, что утоляло голод в голодные годы, навсегда осталось для меня непревзойденным образцом гурманства. Но и богачи-хозяева, мои ровесники, прошли тот же путь, что и я. Дефицит среди дефицита — брикеты перловой каши и вяленая вобла были тут же извлечены из холодильника. Мои вкусы не составляли, оказывается, исключения.

От них я получила «Доктора Живаго». Оба в равной мере тайные диссиденты, но марксистка-ленинистка изъявляла свое диссидентство более свободно, чем физик-теоретик. Она предложила мне книгу, не вняв его ненастойчивому протесту. Пакетик завернут в газетку. Я развернула дома пакет — том Бальзака. Это была только обложка.