Суховей. Воспоминания генетика

Когда я приехала в Новосибирск, мне был преподнесен подарок — «Доктор Живаго». Самиздат тек ко мне рекой. На ловца и зверь бежит. 1963 год. Книгу Жореса Медведева, напечатанную на машинке, где языком знатока говорила сама История, вынося приговор Лысенко, мне подарил не кто иной, как директор института… Дмитрий Константинович Беляев.

Окна моей роскошной трехкомнатной квартиры снаружи имели подоконники, крытые железом. Железную покрышку можно было приподнять. Под нею хранился «Доктор Живаго». Томик подпирал потолок своего укрытия, и рядом с ним скворцы свили гнездо и обзавелись потомством. Писк птенцов гарантировал надежность укрытия. Почти никто не читал тот экземпляр, который охраняли скворцы. Но молодой учитель математики, приглашенный готовить мою дочь Машу к вступительному экзамену в Новосибирский университет, читал. Я заручилась их обещанием, что они будут прилежно работать — он учить, она учиться — и улетела на Камчатку. Я готова была реветь и биться головой об стенку, когда в Петропавловске-на-Камчатке я получила телеграмму: «Маша поступать в университет не будет. Уехали Сашиным родителям. Вернемся незнамо когда. Маша и ее Саша». Я приехала и застала квартиру пустой, чисто убранной, цветы политы. Ухаживал за ними мой неизменный молодой друг, художник Слава Воронин. Маша и ее Саша вернулись, когда сдавать экзамены было уже поздно. Саша поселился у нас.

Вскоре он поведал мне следующую историю. Уезжая, Саша попросил Славу ухаживать за цветами и оставил ему ключи. «Доктора Живаго» он обещал своему другу Толику. Слава, зная, что я не воспрепятствовала бы, устроил в моей квартире шахматный клуб. Толик зашел вечером взять «Доктора Живаго». Ему открыла Танечка, молоденькая жена Сенечки Кутаталадзе. Про Сенечку я уже знала, что он ко мне приставлен стукачом, и имела случай указать ему на дверь. Придется мне на миг прервать изложение Сашиного взволнованного повествования и рассказать про Сенечку.

Сенечка готовился ехать «по обмену» учиться в США, и это его кое к чему обязывало. Наш последний разговор я помню отлично. Я говорила, что продавца, торгующего из-под прилавка, т. е. занятого тем, что я называла канализацией обмена с целью получения наибольшей выгоды, нельзя осуждать, т. к. без этого не проживешь. Он настаивал, что нужно не только осуждать, но и карать. Путь к обеспеченному существованию лежит через образование, а оно доступно каждому. Отец Сенечки — директор академического института, закрытый распределитель в его распоряжении. Сенечка ясно рисовал себе картину, как икра, предназначенная его отцу, служит целям повышения реальной заработной платы продавца, а его отец вынужден довольствоваться менее престижным ассортиментом лакомств. Я возразила, что на пути получения диплома, а тем более степени, стоят преграды, для честного человека непреодолимые. Барьер — экзамен по идеологическим предметам, где спрашивают не знаний, а исповедания веры. «Можете вы представить себе творческую личность, Бродского, к примеру, на экзамене по марксизму-ленинизму? — спрашивала я. — Путь в университет для Бродского закрыт». Сенечка потерял над собой контроль. «Мы требуем с них так мало, а они отказываются выполнить даже и это», — сказал он. Мы… они… «Сенечка, — сказала я ему, — я стыжусь иметь знакомых, подобных вам. Вы, Сенечка, от меня уйдите и больше никогда не приходите». Он бил отбой, просил не изгонять его, но дружбе нашей пришел конец.