Сукино болото

Он вернулся к компании и стал жаловаться на свою нелегкую долю. Столько делает для людей, а что в ответ? Вспомнил Савву Морозова. Тот тоже жаловался, что богатеть в России легко, а жить трудно. Нет, до Саввы Морозова ему, конечно, далеко. Но он тоже умеет делать из денег деньги. В финансовых делах он, конечно, не гений, но на средний талант тянет. Есть такое понятие – средний талант. Это как раз про него.

Создавалось впечатление, что Леонид только прикидывается пьяненьким, а на самом деле ведет какую-то игру.

Анна сбила его с волны:

– Леня, почему тебя так боится Руслан Чесноков?

Улыбка застыла на лице Царькова.

– Какой Руслан? – пробормотал он. – А, эта шпана! Ну, так я кто? Если меня не будут бояться, грош мне цена.

– Леня, этот Чесноков угрожает моей подруге, она его классная руководительница. Требует аттестата без троек и без экзаменов. Ведет себя по-хамски.

Леонид брезгливо поморщился:

– Вот урод. Конечно, я поговорю с ним. Он у меня в секции единоборств раньше занимался. Снимем этот вопрос, даже не сомневайся.

– Леня, это не все. Чесноков домогается своей одноклассницы. Лена ее зовут. Пусть он от нее отстанет, а?

Царьков почесал в затылке.

– А может, эта Лена только для вида ломается.

– Она не ломается, Леня. Она руки на себя готова наложить.

– Хорошо, – пообещал Царьков. – Я все для тебя сделаю, ты же знаешь. Ты у нас особо ценный кадр, правильно, Николай Федорович?

Лещев движением руки велел помощнику налить водки. Наливать самому себе он не любил – плохая примета. Царьков налил – мэр выпил. Широкое, мясистое лицо его стало багровым. Приближенные совсем забыли, зачем собрались. То ли не понимают серьезность момента, то ли совсем за него не переживают.

– Критические дни у нас, ребята, а мы тут балаболим целый вечер хрен знает о чем, – обиженно проговорил он. – Похоже, из меня хотят сделать козла отпущения. Как вам это нравится?

– Совсем нам это не нравится, – сказал Кодацкий, переглядываясь с Царьковым. – Говорите, Николай Федорович, что надо делать.

– Я вас хотел послушать. Чего молчишь? – мэр уставился на Царькова. – Безопасность моя под угрозой. Тебе первому соображать надо.

Леонид ответил осторожно:

– Я отвечаю за вашу физическую безопасность, Николай Федорович.

– А на хрена мне эта безопасность, если меня должности лишат? И на кой хрен ты мне тогда будешь нужен?

Царьков насупился. Никогда еще шеф не говорил с ним в таком тоне, тем более при людях. Но обижаться на начальника глупо. Леонид натянуто улыбнулся и сказал по-свойски:

– Федорыч, ну ты даешь! Это ты у нас политик, тебе и идеи подавать.

Лещев отмахнулся от помощника, как от назойливой мухи, посмотрел на Кодацкого, поморщился (что можно услышать от этого жука?) и повернулся к Ланцевой:

– Ну, ладно, наш спартанец боится глупость сказать, а ты чего молчишь? У тебя же полно всяких идей.

Анна на все имела свое мнение, часто расходившееся с мнением тех, кого она, как журналист, обслуживала. Она довольно четко представляла, что помогло бы Лещеву не только усидеть в кресле мэра, но и стать одним из самых интересных градоначальников. Но для этого Лещеву потребовалось бы очень сильно измениться и окружить себя совсем другими людьми. К тому же не хотелось Ланцевой озвучивать свои предложения при Царькове и Кодацком.

Идиотское положение. Ничего не сказать – плохо. И сказать нельзя.

Ланцева нашла выход из положения:

– У меня есть кое-какие мысли, Николай Федорович. Только дайте время, дня два, я лучше напишу.

Лещев не возражал. Он знал, что за столом болтать всякий горазд. А попробуй дельные мысли на бумаге изложить. Ланцева изложит – в этом он не сомневался.

17 апреля 2006 года, понедельник, после обеда

Булыкин ушел от жены и жил теперь в доме, оставшемся от родителей, в деревне, в шести километрах от города. Точнее, это была половина дома. Другую часть занимал алкаш, большой любитель шансона и попсы. Приняв дозу водки, алкаш включал магнитолу, ложился на софу и погружался в кайф. Ему плевать, какое сейчас время суток. Он мог включить музыку в двенадцать ночи, а мог и в пять утра.

После нескольких нервных разборок Булыкину пришлось обратиться к участковому. Тот начал выяснять. Алкаш грубит? Не грубит. Буянит? Не буянит. Что в таком случае ему предъявить?

– Давай напишу в протоколе, что у тебя случился сердечный приступ, – предложил участковый.

– Лучше я удавлю эту тварь, – проворчал Булыкин.

Разговор состоялся утром. Но Никиту до сих пор трясло. Что за времена? Если государство не может защитить нормального, работающего человека от тунеядца и пропойцы, то это о чем говорит? Хотя вопрос можно поставить иначе. О чем говорит тот факт, что алкаш ни во что не ставит соседа-милиционера?

Булыкин в глубине души давно уже ненавидел свою работу. Единственное, что удерживало его в милиции, – привычка чувствовать себя асом своего дела. Если мужик в чем-то не ас, это не мужик.

– Был третий! – на пороге стояла Ланцева.