Суккуб

Снова обернулась на Олега. Он невысокий, коренастый. Может быть, чуть полноватый. И он тоже привстал, сдвигая по гладкой деревянной лавочке девушку. Очнувшись, она выползла и отошла.

– Лид, отойди, – сказал Лешка.

Сразу за этим он отодвинул меня в сторону рукой.

– Не надо, – попросила я. Не знаю кого. Всех сразу.

Похоже, до меня в это время уже никому не было дела. Я снова посмотрела на охранника, на Олега.

– Олег.

Он обернулся, остановившись.

– Сделай что-нибудь. Останови их. Пожалуйста.

Я ухватила его за руку и сжала, не находя слов. Я не знала, что сказать. Было достаточно посмотреть на спину бугая, чтобы понять исход.

Олег отцепил мою руку и направился к выходу. Молча.

На негнущихся ногах я пошла за ними.

Остановилась у охранника.

– Вы можете остановить драку?!

– Не имею права покидать зал! – ответил он, не глядя.

Лестница показалась длиннее и уже, чем обычно.

– Вы можете разнять дерущихся? – спросила возле рамки.

Меня смерили одновременно заинтересованным и безразличным взглядом. Если бы ноги не подгибались от страха, я бы уже вышла. Доставая на ходу кошелек, выгребла все деньги, кроме одной сторублевой бумажки. Протянула охраннику.

– Пожалуйста…

Уже не глядя на него, я шла к массивной деревянной двери. Рамка пищала, будто я прихватила с собой барную стойку.

Они недалеко от выхода. На улице так тихо и тепло, что я не верю в то, что вижу. Кажется, это кино. Другой мир. Они такие разные в свете фонаря. Это Шрек и Осел… посчитавший себя вправе отстаивать меня у кого-то…

Они вцепляются друг в друга, я смотрю на спину Олега. Он не вмешивается. За моей спиной захлопывается дверь. Потом еще один хлопок.

Даже, если у него не было выхода…

Я слышу удар и вздрагиваю, отводя взгляд. Роняя на пол вилок капусты, я слышала тот же звук. Мимо проходят, слишком медленно, слишком неторопливо, два охранника. Виснут на плечах Андрея. Олег, будто балерина, плывет к Лешке. Только когда он, словно детеныш-коала, повисает у него на спине, я вижу кровь. И начинаю смеяться.

Сначала тихо.

Потом всё громче и громче. В животе животный страх сменяется тянущей болью. Все возвращается… Мужики тоже… Они тоже стареют и кровоточат.

Я ржу.

Я сижу на корточках, потому что желудок сдался. Он перестал ныть. Он начал орать. Слезы текут по щекам. Но я не могу остановить смех.

Они успокаиваются. Смотрят на меня. А я сижу на коленях, вжимаю сумку в живот и реву и смеюсь одновременно.

Идиоты…

Какие же они идиоты!

Надо найти аптеку «24 часа». Любой антацид. Сотки хватит на пяток пакетиков фосфата алюминия и обезболивающее. Надо найти аптеку…

Не отнимая от себя твердого края сумки, врезающегося в желудок, я поднимаюсь. Метро рядом. И за это тоже я люблю Винстрим…

– Лида!

Я не знаю, что происходит сзади. Мне все равно.

Лешка догоняет через четверть минуты.

– Что с тобой?

Мне плохо. И каждый день, день за днем я делаю так, чтобы стало еще хуже…

– Лида, что с тобой?

Я морщусь и оборачиваюсь. Я не хочу с тобой говорить. Для этого придется разжать зубы.

Вижу аптеку. Иду к ней. Лешка волочится, как на привязи. Он не понимает, но мне все равно. Прямо у прилавка надрываю левомицетин. Прошу стакан воды. Вспоминаю, что пила. Прошу баралгин. Надрываю его. Запиваю. Сразу за ним – фосфат алюминия. Выйдя из аптеки, сажусь на ступеньки и сжимаюсь в комок.

Все…

Завтра начну блевать овсянкой.

5.

Вряд ли я могу сказать осознанно, что помню тот вечер целиком. Он спрашивал, зачем я пью при гастрите. Почему довожу себя до такого состояния. Спрашивал такие банальные вещи, что хотелось смеяться. Я сидела и ждала, пока боль чуть уймется, чтобы вернуться в общагу. Я не могла ответить ему на эти вопросы.

Заглотнув вчера левомицетин, я проснулась бы в красных пятнах. Они сошли бы еще до сдачи первого зачета. Но никакая реакция не ограничивается внешними признаками. Я предпочитаю контролируемый спуск.

Анька смотрит на меня как на будильник.

– Ты ходила.

Отведя взгляд, я киваю: спасибо.

Это еще одна особенность моего организма. Я сомнамбула. Я старый добрый лунатик.

И я не хочу об этом говорить. И не хочу об этом думать…

Позже она расскажет, что я делала. Но сейчас, она знает, я не хочу этого слышать.

Вернув взгляд к Аньке, я наблюдаю, как она поднимается. Одевается.

Я боюсь увидеть на ней следы своей возможной агрессии. Она одна знает об этом. Она не сказала даже Максу. В большинстве случаев у нее получается удерживать меня в комнате. Иногда ей достается. Но она молчит…

Она просыпается от любого шороха, который я произвожу во сне или наяву. Она просыпается и смотрит на меня, пытаясь понять: в себе я или нет. Потому ее взгляд всегда испуган. Я научила ее просыпаться в страхе…

Мы стоим на остановке. Анька курит. Я вдыхаю ее пошлый никотин и старомодный ментол. И смолы. И ее горечь в словах. Я вдыхаю и думаю о том, что отдала все деньги охранникам… чтобы они вмешались.

Наверно, я выкупила себя у Лешки.

И он не узнает, как дешево я себе обошлась. И как дорого стоил один его поцелуй.

Кивнув на сигарету, я протянула два пальца. Анька вскинула брови и выдохнула густой белый дым.

– Чего это ты?