Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона

– Опять этот Эвимелех напоминает о себе! Эвимелех мертв, Офир. По обвинению в убийстве он уже много дней томится в моей тюрьме, в которой невозможно провести больше недели, чтобы смертельно не заболеть.

– И ты действительно поверил в виновность пастуха? Ты – мудрый Соломон, читающий в сердцах людей?

– Дело в том, что сюда примешалось другое дело, старик, – с досадой ответил Соломон.

– Уж не дело ли Ницана, попытавшегося остановить чинимый тобой разврат на священной Храмовой горе?

– Я не хотел с тобой говорить об этом, Офир!

– Поэтому и прятался от меня все это время? Ты знаешь, Соломон, что я не враг тебе. Я рад, что ты излечился от душевных ран и очистился от той смрадной ночи. Не сердись на старика, чей жизненный опыт позволяет утверждать не только то, что все пройдет, как гласит твое кольцо. Я знаю и другую истину: ничего в жизни не исчезает бесследно. Дай бог, чтобы та ночь не вернулась к тебе, и благодарю тебя за то, что ты пришел ко мне с легким сердцем. Назови же имя той, что сотворила чудо и погрузила тебя в новый сон?

– Ее зовут Суламифь, старик.

– Как! Ведь именно это имя называл Эвимелех, воспевая свою возлюбленную!

– Да, это она. Я не смог противостоять ее молодости и свежести.

– Но скажи мне, ведь, когда ты полюбил Суламифь, ты уже знал о гибели ее возлюбленного?

– Какое это имеет значение, Офир? Да, я знал, – солгал он.

– Берегись, Соломон, ибо нельзя построить счастье на горе другого человека.

Больше в разговоре они не касались этой темы. Соломон был по-прежнему весел и здоров. Он не испытывал угрызений совести по поводу судьбы Эвимелеха, ведь не он же подстроил убийство этих самых Неарама и Нехама. Не он тянул его за дерзкий бескостный язык на допросе: непомерная гордость говорила в несчастном пастухе. У Соломона были все основания считать Эвимелеха преступником, а что касается собственного мнения государя – не всегда оно решает исход того или иного дела, имеющего статус религиозного или серьезного политического преступления.

Хотя тайно, в глубине души, он был огорчен сомнениями Офира. Но эти сомнения быстро развеялись под влиянием мыслей о Суламифь. Обсуждая с Офиром новые фрески, выполненные знаменитыми финикийскими мастерами на стенах Храма, восхищаясь музыкой нового придворного поэта, успешно сочиняющего любовные гимны, Соломон почувствовал, что соскучился по своей возлюбленной, и заспешил собираться к ней.

Глава 27. Таинственные посетители

Дни Эвимелеха в подземелье слились в один нескончаемый поток. Вот уже сто лет, казалось ему, сидит он в этих стенах.

Теперь солнце и ветер, дождь и трава воспринимались им как щемящий сердце миф. Все это было создано для других, но не для него. Почему-то ему было запрещено наслаждаться тем, что составляло саму суть жизни, тем, что обычно воспринималось как каждодневное и рутинное, само по себе разумеющееся.

Сладкое спасительное забытье стало его постоянным спутником. Вот, видел он, Суламифь спускается к нему с белого холма. Она несет кувшин вина. Это вино необычайно вкусно. Сейчас он выпьет его, и ему станет легко. Тяжесть в ногах и теле, мешающая встать, пройдет. Он поднимется, откроет железную ржавую дверь и выйдет на свет.

А вот Иаков и Минуха. Они молоды и счастливы. Перед ними большое золотое блюдо, украшенное цветущей ветвью миндаля. На блюде спелые гранаты и виноград. Они видят Эвимелеха, но не зовут его присоединиться к трапезе. Вот вошла Суламифь. Она села за стол и стала класть в рот золотистые сочные ягоды. Она улыбается странною улыбкой, обращенной куда-то в себя, и не замечает Эвимелеха. Она стала еще красивее. Повзрослела. Под сердцем она носит дитя. Но это дитя не Эвимелеха.

Вот бык, большое степенное животное, пасется рядом с домом. В носу его – золотое кольцо. Змея скользнула меж его ног, пытаясь ужалить. Но он ловким движением перебил ей шею и вдруг каким-то образом превратился в человека, в котором Эвимелех неким внутренним чутьем узнал Соломона – только изменившегося, старого, плешивого, с обвисшими веками, бесформенными губами, с рыхлым дряблым телом, скрюченными узловатыми пальцами.

Сквозь густой туман Эвимелех услышал, как лязгнула своими засовами старая дверь, и в темницу вошла женщина, плотно закутанная в темное покрывало.

– Скорее, если нас увидят, то не сносить нам головы, – сказал женщине стражник.

– Эй, очнись, – стала трясти женщина полуживого пастуха. – Очнись, Эвимелех!

Но юноша не реагировал. Резкие движения таинственной посетительницы становились все более грубыми и порывистыми. Словно она была готова растерзать узника.

– Проклятье, – завопила она, – проклятье! Этот – мертвец. Он уж ни на что не сгодится.

– Тогда торопись, пойдем отсюда, – снова призвал стражник, и они удалились из каморки.

И опять наступила гробовая тишина. Снаружи сюда сегодня не долетал ни один звук. Эвимелех продолжал видеть свой сон.

Вдруг раздался шум, но не снаружи, как в прошлый раз, а из каменных недр темницы. Спустя какое-то время послышался голос.