Сулла

– Эта ночь наша, – сказал Сулла. – И никто нам не помешает провести ее так, как хотим.

Кроме Полихарма и Буфтомия были здесь уже знакомый нам Милон, ваятель Басс Камилл, два маркитанта, Африкан и Оппий, и еще некая поэтическая бездарность, которую представил Полихарм.

– Гениальный поэт, – сказал архимим. – Его долго отовсюду гнали.

– Кто же его гнал? – спросил Сулла.

– Разумеется, Марий.

– Марий? – Сулла обратился к поэту: – Отныне твоя муза будет свободной. Ты будешь петь на свой лад, и никто не посмеет обижать тебя.

Поэт схватил руку своего благодетеля.

– О великий! – тонким голоском вскричал поэт, целуя руку. – Сколь целебны твои слова! Сколь они милы моему раненому сердцу!

– Будет, будет, – снисходительно сказал Сулла, заметив слезы на глазах служителя муз. – Как твое имя?

– О великий! Оно еще столь безвестно, что стыдно даже произносить его. Но что поделаешь! Такова судьба гонимых, презираемых, угнетенных певцов… Мое имя едва ли что-нибудь скажет тебе…

– А все-таки, милейший, назови себя.

– Вакерра, о великий, Вакерра – твой слуга.

– Нет, не слыхал, – сказал Сулла. – Но это ровным счетом ничего не значит. Я, говоря по правде, мало знаю поэтов… Что такое служитель муз? Сегодня он в тени, а завтра – глядишь, соперничает с Гомером. И начинает жить в веках, подобно Гомеру.

Вакерра был польщен.

– О! – воскликнул он. – Сразу видно знатока! Великие люди, о Сулла, всегда любили поэзию. Они оказывают ей свое внимание. Спасибо тебе, о Сулла!

Поэт снова схватил руку полководца и прильнул к ней. Горячими губами. В благодарственном поцелуе.

– Ладно, ладно, – промолвил Сулла.

– Я был гоним, о Сулла! Но теперь я вижу свою гавань. Я чувствую руку того, кто оборонит меня от злых людей. Марий пытался погубить мою музу. Он…

И вдруг поэт перешел на стихи. У него, впрочем, хватило ума продекламировать нечто совсем не длинное. В стихах Сулла прямо не упоминался, но что-то туманно говорилось об «отважном, спасшем Рим от тирании». И Сулла вполне мог принять это на свой счет.

– Милейший, – решительно заявил Сулла, – отныне покровителем тебе будет моя восточная армия. Там, где будет мало моей помощи, там встанут мои баллисты и катапульты. – Он подумал. – Вот что: есть у меня на примете одна вилла. Она недалеко. Здесь. Под Римом. Вернусь с победой – и она станет твоею.

Все слышали это обещание. Актеры горячо аплодировали. Архимим сказал:

– О Сулла, твоя щедрость воистину безгранична. Тебе благоволят боги, а ты благоволишь, словно бог, своим маленьким друзьям.

Сулла поцеловал актера в губы. Чмокнул на всю комнату.

Нынче красные пятна на его лице выделялись резче, чем обычно. Это бывало с ним в моменты радости или в моменты гнева. Полководец громогласно объявил, что эта ночь принадлежит ему и его друзьям, что не желает заниматься делами, не хочет ни о чем думать. Веселья, вина – вот чего жаждет его душа!

Маркитанты, богатеющие возле легионов, сообщили Сулле сегодняшнее меню. Он слушал их весьма серьезно, делал замечания, одобрительно кивал. Полководцу понравилось почти все, но выразил пожелание, чтобы гостям был предложен еще один сорт вина. Не сказал какой. Дал понять, что урну с этим вином внесет в свое время Эпикед, все распробуют его, и тогда, только тогда, если оно понравится, – оно будет предложено пирующим. Африкан и Оппий живо согласились с ним и, в свою очередь, предложили некий сюрприз: блюдо, которое почитается в Колхиде и которое большая редкость.

– Прекрасно! – сказал Сулла. – Но торопитесь же, моим гостям явно неймется.

– В соседней комнате столы ждут нас, – сообщил Африкан.

– Чудесная весть! – вскричал Полихарм.

Африкан провел гостей и хозяина в соседнюю комнату, приспособленную под триклинум. Столы и ложа вполне умещались, и было достаточно простора и для слуг, разносящих блюда.

На столе вместе с яствами стояли лампы о многих свечах. Они освещали стол ровным, желтоватым светом. Им в этом содействовали весьма усердно четыре светильника, стоящие в четырех углах. В бронзовую коринфскую курильницу были подсыпаны крупицы финикийского ладана – в комнате стоял легкий аромат, точно в храме Юпитера. Оппий щедро полил головы и руки гостям кипрскими духами. И комната наполнилась смесью ладана и духов, тем легким дурманящим запахом, который хорошо знаком великосветским кутилам.

Закуску Африкан придумал отменную: копченый сыр, приготовленный над огнем, мягкий сыр из этрусской Лу́ны и сыр из Требулы, смягченный в воде. Сыры были положены на ярко-синие глиняные тарелки. На голубых тарелках – ровно нарезанный керкирский лимон. И тарелочки – совсем маленькие, глубокие – с маслинами. На четырехугольных блюдцах лежала скумбрия под острым гесперийским рассолом, а меж рыб ярко желтели яичные желтки в голубоватых обрамлениях белка. Ярко алели на столе гранаты из поментских садов.