Сулла (илл.)

Сулла пытался говорить торжественно. Даже патетически. Но никто не заметил этой патетики. И не поддержал ни единым, возгласом, ни единым жестом. Сулла отмечал впоследствии в своих «Воспоминаниях», что не верил в сплошную оппозицию всего сената, дескать, многие предпочитали не выражать своего мнения открыто.

Проконсул ударил кулаком по кафедре. Руф встрепенулся, но это еще не был тот самый условленный знак.

– Послушайте, – сказал Сулла, и его глаза прошлись по рядам каменных лиц и праздничных тог. – Или мы раздавим наших врагов безо всякой пощады и не мешкая, или мы распишемся в своей несостоятельности защищать республику и ее народ от всех и всяческих посягательств! Я надеюсь, о мужи, что будем сотрудничать друг с другом – все вместе и порознь – в этом жизненно важном деле! Не для того я шел целых два года к Риму, не для того мы проливали два года кровь в междоусобной войне, чтобы ставить под угрозу нашу победу. Оптиматы не допустят этого!

Сулла сделал паузу. Длиннее, чем того требовало ораторское искусство. И принялся перебирать бумаги. Сенаторы убедились, что Сулла никакой не оратор. Говорит просто, излагает свои мысли, вовсе не заботясь о красоте и изяществе.

Сулла словно бы решил окончательно утвердить в этом мнении всех сенаторов: кашляя, что-то искал и не находил, долго собирался с мыслями. Это становилось бы смешным, если бы не ощущение надвигающейся беды. Если бы Луций Корнелий Сулла предстал перед сенатом даже совершенно косноязычным, то и в этом случае его слушали бы затаив дыхание. Ибо сила содержалась не столько в его слоге, сколько в его кулаках. Кто этого не понимал? Все, все понимали. Но так же всему миру известно, что римский сенат своих слов на ветер не бросает.

Многие говорили: нашла коса на камень. Это о Сулле и сенате. Затупится ли коса или расколется камень? – вот в чем вопрос. Это будет ясно сегодня. Не далее вечера. Деловой Рим не уснет всю ночь, обсуждая результаты действия сенаторов и поведение Суллы. Все, все выяснится сегодня. До первой стражи…

Кажется, Сулла вспомнил что-то важное. Сверкнул очами и тихо сказал:

– Первое, на что следует обратить сугубое внимание, – это наказание всех врагов отечества, особенно их главарей. Соответствующие списки врагов я представлю вам для утверждения. Эти списки должны быть освящены высоким авторитетом сената. Иначе я не мыслю этого. Ваше утверждение должно придать спискам силу закона. И закон будет подлежать неукоснительному претворению в жизнь. Только так! – Сулла еще раз хватил кулаком по кафедре. Казалось, что перед ним – ученики, а на кафедре – рассерженный учитель. – Все корни и корешки предательства должны быть вырваны, чтобы никому не повадно было в дальнейшем покушаться на порядки великой республики. Но этого мало. Я предлагаю предоставить особые полномочия кому-нибудь из тех, кто присутствует нынче в этом священном храме великой и грозной богини. Какие это полномочия? Я их назвал бы чрезвычайными. Это лицо должно составить списки лиц, замешанных в действиях против республики. Имущество должно быть конфисковано, а хозяева – разбойники и душегубы – приговорены к смерти. Да! Только так!

И Сулла поднял кулаки вверх. Высоко над своей головой. И потряс ими. Угрожая врагам отечества. Он тряс долго. Исступленно. Глаза его, казалось, исторгали молнии. И сенаторам стало не по себе.

Легат Руф поднял руки вверх и резко опустил в стороны. Он это проделал трижды. И вдруг арена цирка Фламиния взревела. Точно огромное стадо львов. Этот рев – нечеловеческий, душераздирающий – достиг храма. Стены сотряслись от того рева, все загудело внутри. Сенаторы схватились за головы, не понимая, что же стряслось. Они повскакали с мест. Испуганно справлялись друг у друга: в чем дело? Что случилось? Кого тут режут? А то, что режут, – не просто убивают, а режут, как свиней, – в этом нет никакого сомнения…

И только один сохранял холодное спокойствие. Только один не волновался. Только один не обращал ровным счетом никакого внимания на душераздирающие крики, доносившиеся со стороны цирка Фламиния. Это был Сулла. Он искал какую-то запись, весьма важную. И не находил ее. И наконец поднял глаза. И увидел, что сенаторы мечутся в великом беспокойстве.

– Что тут происходит? – возвысил голос Сулла.

– Ты спрашиваешь нас? – разом заговорили несколько сенаторов. – Разве ты не слышишь?

Сулла сделал вид, что прислушивается. И крикнул:

– Да, там что-то происходит. – И поманил к себе легата Руфа. Тот что-то тихо доложил. Сулла удовлетворенно кивнул и поднял правую руку, требуя тишины и порядка. – О мужи! – крикнул он. – На этой арене, что совсем рядом, мои солдаты преподают предметный урок тем, кто не внял голосу разума, тем, кто бездумно боролся против нас с вами.

И Сулла сообщил оцепеневшим сенаторам, что восемь тысяч человек – пленников из Антемны – обретут достойный конец: их прирежут, как свиней. Так что нет причин для особого беспокойства. Сулла просил занять свои места и дать ему возможность договорить, ибо имеет сообщить нечто очень важное.