Султан и его гарем

Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех мусульман Турции. Но он был слишком горд, чтобы пасть в ноги перед султаном, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него.

Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.

С этой минуты Мансур перестал быть Шейх-уль-Исламом, так как султан мог назначать и снимать, но никогда, не мог приговорить высшее духовное лицо к смерти или к лишению имущества.

– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невинна.

– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должна поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.

– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.

– Ваше величество прикажете…

– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.

– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, то она будет спасена.

– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.

Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.

Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.

Часть третья

I Новые сановники

Много важных перемен произошло при турецком дворе в последние месяцы. Но они не могли задержать хода событий. Вследствие неимоверных поборов и жестокого обращения турецких властей находившиеся под владычеством султана христианские княжества восстали.

Первыми взялись за оружие, чтобы сбросить ненавистное иго, боснийцы и болгары.

Повсюду стали появляться люди, которые подстрекали недовольных к открытым выступлениям. Это были приверженцы Мансура-эфенди и его сообщников; делали они свое дело так ловко и с таким успехом, что сумели разжечь междоусобную войну; это дало туркам повод со всей своей ненавистью к христианам жестоко расправляться с ними во славу пророка.

Ревнители веры хотели восстановить падшее могущество и величие ислама, они видели и понимали, как быстро приближался к закату турецкий полумесяц при последних правителях.

При жизни султана Абдул-Меджида возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни управления Абдул-Меджид совершенно не заботился о положении в стране и ее авторитете в мире. Бледный, изнеженный деспот предавался пьянству, казна была пуста, служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его императорское величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца босиком слонялась неравная прислуга. Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной закончил свое жалкое существование.

Абдул-Азис в последнее время более чем когда-либо предчувствовал, что он вместе со своей империей приближается к пропасти. Дружба с западными державами казалась ему недостаточно прочной, и, чтобы утвердить свое императорское достоинство, он обратился к князьям Востока, еще поддерживающим его и верящим в могущество Турции.

Со всем почетом встретил он у Золотого Рога посла кашгарского эмира – Якуба-бея, осыпал любезностями генералиссимуса афганской армии Магомета Саддык-хана и даже принял одного подвластного ему шейха, Гассира-пашу, как своего гостя в Долма-Бахче. Все эти дружественные отношения были необходимы, чтобы найти себе опору среди своих соплеменников и единоверцев. Насколько Абдул-Азис действовал успешно, стараясь воспрепятствовать разрушению калифата, мы увидим впоследствии.

В безрадостном уединении проводил султан свои дни.

21‑го числа месяца Джемади-эль Ауваль ежегодно совершалось в Константинополе празднество в честь восшествия на престол султана Абдул-Азис-хана.

Город калифов, центр бывшей мировой державы, пытался праздничной вакханалией заглушить вопли бедствующего народа. Вот наступил знойный летний вечер, за которым внезапно следует ночь. И тогда восточный семихолмный город (как называют Константинополь в противоположность Риму) заливается морем света. Необозримые потоки пламени бледно-пурпуровыми полосами обрисовывают на темном небесном своде части города, мечети, дворцы и даже безмолвные кладбища. Словно огненные волшебные корабли, скользят суда по спокойной глади моря, похожей на расплавленную бронзу… Это прекрасный сон, на несколько часов разгоняющий ужасную действительность.

Местами расставлены по улицам отряды пехоты и кавалерии. Последние, отдыхая от продолжительной праздничной службы, слезают со своих роскошных коней и взад и вперед разгуливают по улицам. Отряды эти занимают постоянно только одну сторону улицы – другая же отводится публике.