Сулус

Вдругъ я увидлъ, что Сулусъ сбрасываетъ свои одежды. Оставшись въ одной рубах, она ринулась въ пляску. Сначала она ходила мрно передъ огнемъ, поднявъ кверху руки и шепча молитвы; и концы ея пальцевъ казались прозрачными и розовыми отъ камелька. А когда Симонъ чаще сталъ ударять въ бубенъ, Сулусъ начала кружиться. Ея рубаха то вздымалась кверху, то облегала плотно ея бедра, и вся она стала похожа на птицу, вылетвшую изъ огня, съ пылающими крыльями. Иногда она перебирала пальцами въ воздух, какъ будто касаясь струнъ; иногда она чертила воздухъ рукой, какъ будто запечатлвая въ памяти вновь открытые ей колдовскіе знаки.

Волосы ея растрепались; росинки пота выступили на вискахъ; вся она сдлалась влажной и смутло-розовой; глаза ея видли иной міръ и пылали темнымъ шаманскимъ огнемъ.

Съ каждымъ ея движеніемъ тревожне и тревожне билось мое сердце. Я уже ничего не видлъ, кром этой безгршной плоти, причастной тайнамъ земли. И уже безъ, памяти лежалъ Матвй, уже Симонъ выронилъ изъ рукъ свой бубенъ и упалъ навзничь съ легкимъ стономъ, уже едва тллъ огонь въ камельк и все было окутано непроницаемой тьмой, – а Сулусъ все еще плясала, отдавая себя богу.

Наконецъ, она свалилась на землю около моихъ ногъ.

IV

Когда я и Сулусъ вернулись домой, и намъ пришлось перевжать рчку въ бродъ, мы увидли жену доктора. Она собиралась купаться. У Медвжьяго Косогора мы разстались съ Сулусъ.

Ровно въ три часа дня я проходилъ мимо юрты Захара. Оттуда неслись стоны. Это, должно быть, отецъ билъ ремнемъ мою милую Сулусъ за то, что она узжала со мной.

Отъ жары было трудно дышать. Тайга шуршала, и странный шелестъ носился надъ землей. Кто-то мн разсказалъ, что въ тайг начались пожары.

Говорили, что, въ Бутурусскомъ улус огонь идетъ неумолимо, и лсная дичь, обезумвъ, бжитъ стадами. Пріхалъ купецъ изъ Вилюйска. Тамъ пожаръ начался въ колоніи прокаженныхъ. Иные изъ больныхъ сошли съ ума отъ ужаса и разошлись по дорогамъ, Вс якуты чего-то испугались и шопотомъ разсказывали другъ другу о странныхъ знакахъ, какіе видлъ на неб шаманъ изъ Чурапчи.

Одинъ докторъ ничего не боялся.

«Что ему тайга и всякіе страхи? Если не удалась его личная жизнь и все не ладится вокрутъ – въ этомъ виновата исторія, человечество, человкъ. Какъ будто бы онъ разсуждаетъ нескладно, но есть какая-то внутренняя логика въ этихъ разсужденіяхъ о неудачной жизни, о таежныхъ пожарахъ и о той смертельной тоск, которую носитъ въ своемъ сердц его жена, эта тридцати-семилтняя женщина съ веснушками на лиц, съ печальными глазами и прекраснымъ тломъ.

– Боже мой! Какая печаль! Почему шаманскій бубенъ надо прятать отъ попа и засдателя? Почему тло надо закутывать въ безобразную одежду? Почему надо рожать дтей? У докторскаго пятилтняго Сережи золотуха и онъ горько плачетъ, когда отецъ, заставляетъ его пить рыбій жиръ.

Вотъ оно возмездіе за оскорбленную и поруганную любовь – вс эти золотушные, глухонмые и главное смертные дти. Они умрутъ за наши грхи какъ мы умремъ за грхи отцовъ. Симонъ говоритъ, что надо умть любить безсмертно. Но разв онъ самъ беземертенъ, этотъ сдовласый хитрецъ?

Вечеромъ я пошелъ къ озеру. На всемъ лежал знакъ усталости и ущерба. Казалось, что Черная Болзнь постигла нашъ таежный міръ. Она должно быть пришла изъ амгинскихъ кустарниковъ. Надвинувъ на брови черный капюшонъ, она шла по троп вплоть до дома доктора. Тамъ она йасмшливо стукнула въ окно и потомъ пошла отъ юрты до юрты.

Вотъ сейчасъ я стою среди ирисовъ, а она смотритъ на меня печальными глазами. Я чувствую ея взглядъ, хотя не знаю, откуда она смотритъ на меня.

Ночью я проходилъ мимо избы доктора. Тамъ былъ свтъ» Я постучалъ и меня впустили.

– Сегодня посл купанья съ женой случилось что-то не ладное, – сказалъ докторъ, наливая мн стаканъ зеленаго китайскаго чая. – Я думаю, она серьезно заболла. Она лежитъ въ постели, но вы все таки пойдите къ ней и скажите два слова: это, наврно, будетъ ей пріятно.

Когда я вошелъ къ ней въ комнату и увидлъ ея безпокойный румянецъ, я понялъ, что абасыларъ окружили ее такъ-же, какъ и жену Матвя. Что докторъ понимаетъ въ этомъ? Онъ дастъ ей какое нибудь глупое лекарство, а между тмъ нельзя терять времени. И я искренно сказалъ:

– Говорю я вамъ: позовите Симона!

– Ненуженъ мн вашъ Симонъ, – сказала она сердито и посмотрла на меня влюбленными глазами.

Когда я вышелъ въ другую комнату, докторъ стоялъ, вытянувшись, около шкафа съ хирургичеекими инструментами и разсматривалъ пристально наборъ скальпелей. Мн показалось, что глаза его красны отъ слезъ.

– Люди думаютъ, что они больше всего боятся смерти, – сказалъ я тихо, тронувъ доктора за пчечо, – но это неврно: больше всего люди боятся любви. Надо молиться Богу, чтобы онъ научилъ насъ любить.

Когда я говорилъ эти слова о любви и смерти, я думалъ о той строгой и печальной, которую я оставилъ пять лтъ тому назадъ въ одномъ маленькомъ городк на юг Россіи.

И я живо представилъ себ, какъ она стоитъ теперь на берегу моря, и къ ногамъ ея ползутъ волны, въ своихъ пнныхъ плащахъ, и она смотритъ на далекій горизонъ и думаетъ такъ же, какъ я, о любви и смерти.

* * *