Сумасшедший декабрь

— Материальные блага… Согласен, ты, как мужик, был обязан дать все тем, за кого отвечаешь. Но ты никогда ничего не давал просто так. Ты загонял всех в жесткие рамки. Все должны были отрабатывать твои вложения. Ты рисовал нам свою версию жизни и требовал, чтобы мы ей следовали.

Отец проходится по комнате, глотая коньяк. Поднимаю голову, наблюдаю. Он постарел. Не замечал раньше, потому что мне тоже было плевать. Садится напротив меня в кресло, смотрит в глаза.

— Ну и, продолжай, — взмахивает бокалом коньяка. — К чему я вас принуждал? — в голосе ирония.

— Мать всегда хотела заниматься дизайном, у нее был интерес, вкус, образование. Она не выносила постоянно сидеть дома и верно ждать тебя, как собачка. Ей хотелось кусочек свободы, самореализации, свежего воздуха, чего-то личного. Я помню, как она просила тебя, уговаривала, даже плакала. Но нет, ты считал это все блажью, давил на нее и осаживал, потому что она посмела не играть по твоим правилам. А ей всего лишь нужно было кусочек чего-то личного. Но она настолько любила тебя или боялась (все больше склоняюсь ко второму), что предпочитала подавлять в себе все желания и мечты.

— Ты как ребёнок, все воспринимал неправильно. Точнее острее и глобальнее, чем есть на самом деле. Желания Ирины были блажью, — отмахивается отец. Ухмыляюсь, взмахивая рукой в его сторону. Что и требовалось доказать.

— Ты никогда не воспринимал нас, как личностей. Мы были дополнением тебя. Я никогда не учился там, где хотел; не ел, что хотел; не посещал секции, которые хотел; я даже не дружил, с кем хотел. Ты никогда не спрашивал моего мнения. А все мои протесты воспринимал, как пакости, называя меня ублюдком и выродком.

— Я мужика в тебе воспитывал, а не бабу! — взрывается отец, повышая голос.

— Влада… — произношу я, зажмуриваясь. — Была маленькой девочкой. Маленькой девочкой! — взрываюсь, подаваясь к отцу. — Кого ты в ней воспитывал?!

— Не понимаю, о чем ты, — встает с места и вновь идет к бару. — Я не трогал ее. Воспитанием девочки занималась Ирина, — наливает себе еще коньяка, но вся его гребаная уверенность слетает — нервничает. Потому что прекрасно понимает, о чем я.

— В том-то и дело. Ты не трогал ее, ты не обращал на нее никакого внимания. Словно ее не существует.

— Игорь? Что происходит?!

Оборачиваюсь, к нам спускается заспанная Галина.

— Иди спать! — отсылает ее отец.

— Игорь, зачем ты пьешь? Тебе же нельзя, — игнорирует его женщина. — Максим, ты так отца до инсульта доведёшь! — вдруг огрызается на меня.

— Галя, я сказал, пошла вон! — рычит отец. — В комнату! И не высовывайся, пока я разговариваю с сыном!

Женщина в растерянности хлопает глазами, открывает рот, но тут же закрывает и поднимается наверх. Но я еще в большем удивлении. Впервые в жизни он расставил приоритеты в мою сторону. Но уже поздно это делать.

— Она была маленькой девочкой. Очень милой, трогательной и красивой, — в горле становится ком, который я никак не могу сглотнуть. — Она тянулась к тебе, как к отцу, как к кому-то высшему, но ты отгородился. И я даже знаю почему.

— И почему же? — вновь садится напротив меня, смотрит пытливо, исподлобья.

— Потому что ты не хотел этого ребёнка. Ты требовал, чтобы мама сделала аборт. А она посмела пойти наперекор тебе и родить! И ты наказывал ее игнором в сторону Влады. Ты принципиальное чудовище. Ты даже дочерью ее ни разу не назвал. Девочка! Ты всегда говорил «девочка», — меня срывает в агрессию, и я с психом сметаю с журнального столика его бокал с коньяком.

Игорь Данилыч не реагирует на мои выводы. Поднимается с кресла и проходится по гостиной.

— Ты не знаешь всего… — устало произносит он.

— А мне и не нужно ничего знать, мне достаточно всего того, что я видел. Ты настолько отгородился от матери и сестрёнки, что не замечал, как они страдают. Ты почти открыто заводил себе шлюх. Если хочешь, то в их смерти виноват ты! В тот день я слышал, как вы скандалили и как мать, рыдая, собирала Владу, чтобы отдышаться вне стен этого дома.

— Это был несчастный случай! Авария, в которой никто не виноват! — рычит мне в лицо отец.

Оскаливаюсь ему в лицо. Слов не нужно. Он понимает, о чем я.

— В чем я тебя ограничивал? После смерти матери ты творишь, что хочешь. Я устал прикрывать твою задницу.

— И вот мы плавно перешли к сути. Я нашел свою женщину. Меня буквально разорвало от чувств к ней. Она оказалась чем-то очень стоящим и значимым в моей жизни. Все перевернулось. И мужа я ее разукрасил не просто из ревности, а потому что он смел тронуть Кристину, поднять руку. И вот ты решил вмешаться. Потому что все пошло не по твоему гребаному сценарию! Не поверю, что ты испугался ее ублюдочного мужа и его заявления. Ты устранял людей гораздо серьёзнее. Этот трусливый пес засунул бы в жопу свое заявление, если бы ты захотел. Он бы жил в страхе всю свою оставшуюся никчёмную жизнь.

— За кого ты меня принимаешь?