Сумчатые баллады

— Позвольте, а они, что, по—русски говорят? — далеко, однако, тянутся щупальца университета имени Лумумбы…

— Нет. Не говорят. Они на zaghawa говорят.

— А я тогда тут причем?

— Ну у нас есть переводчик. И монтажные листы есть почти ко всему. Нужно только с ним сесть и субтитры сделать. И быстро.

— Ну давайте…

Приходит переводчик. Сафи. Очень симпатичный молодой африканец. Открывает рыбка рот… и выясняется, что по—английски он говорит с трудом. Звоню. Прибегает продюсерша. И говорит:

— Ну понимаешь, мы считали, что он по арабски говорит. И он так считал. Мы его хотели к Иосифу посадить. Но Иосиф его не понимает.

— Как не понимает?

— Не понимает. У них какой—то разный арабский. Но нам—то на завтра надо…

Ладно… Медленно, в три приема, через арабо—английский словарь делаем. Текста, естественно оказывается примерно втрое больше, чем по монтажным листам, но это будни. Ничего иного от службы новостей никто и не ждет.

Последний кусок. Секунд 20. Говорят очень активно. Субтитра — всего три. Прошу текст слово в слово. Переводчик выдает один и тот же текст, как машина. Ну, бывает.

Полночь. Приходит режиссер. Показываем. Все хорошо. В хвосте он вскидывается

— Что, опять не тот кусок?

— Почему не тот?

— Ну был кусок, когда они у костра о женщинах говорят. А в субтитрах нету.

— Но это тот самый! — взвивается продюсерша. — Мы же время замеряли. Сафи, это тот кусок?

— Хгэхм… тот.

— А где?!

И тут я вижу, как краснеет негр. Зрелище потрясающее. Был он в естественном состоянии черен как Чомбе в безлунную ночь, а стал серо—синим. Как осьминог.

— Да… — говорит, — они же там… — говорит, — а здесь же женщины, — говорит, — и смотреть будут женщины… наверное. Как же можно?

У нас наступил некоторый столбняк.

— Понимаете, эти люди там, на пленке, они совсем плохие люди, они скот угоняют…

— Убивают, — понимающе говорит режиссер.

— Да нет, — отмахивается Сафи, — убивают все. А эти скот крадут, еду отбирают, с женщинами… вот. У нас и слов—то таких нет, они арабские слова говорят. Или французские. Ну как я это могу вслух сказать? Ну кто я такой буду?

— Переводчик. — говорит режиссер, наливаясь темной кровью. И к продюсерше, — Где вы его такого достали?

— В Африке. — пожимает плечами продюсерша. — Где ж еще?

Минут через пять мне удалось а) выдворить их обоих б) уговорить Сафи пересказать мне содержание беседы.

Подозреваю, что зрители были крайне поражены куртуазностью дафурских герильеро, но, кто может — пусть сделает лучше.

* * *

Австралийская природа — это счастье мое! Сегодня нас вытащила на пикник родня, которой мы с удовольствием не видели бы никогда. И именно ту поляну, которую родственники облюбовали для пикника, избрали для устроения личной жизни две замечательных двухметровых черных краснобрюхих змеи. Прелесть этих товарищей заключается в том, что их бронепоезд стоит на запасном пути. Они отличаются исключительным для змей добродушием — если к ним не приставать. А вообще—то их яд для человека смертелен… А попробуйте освободить поляну от увлеченно предающихся личной жизни змей, не приставая к ним при этом…

В общем, поле боя осталось за змеями, пикник пошел прахом, а мы получили море удовольствия.

Они такие красивые…

* * *

А я не о змеях, я о французах, что жалко, потому что змей я люблю, а французов — нет.

А за что не люблю?

Сегодня опять дают на просмотр фильм. Документальный. Французский. О советской музыке. С английскими субтитрами, которые, естественно, нужно проверить. Потому что были прецеденты. Неплохой, в общем, фильм, потому что автор в основном молчит, а разговаривает Рождественский — а его всегда интересно послушать. И субтитры тоже ничего. Со всякими мелочами, но терпимо. Но на 15 минуте врезают хронику. Выступает Шостакович на каком—то собрании. И несет своим нечеловеческим голосом все, что положено в таких случаях нести. «Мы, советские композиторы…» Субтитр есть. И следующий есть. А на третьей фразе субтитры исчезают и вместо них на экране появляется надпись «Blah, blah, blah…».[6] И висит еще две минуты до конца речи.

И как мне после этого любить французов?

* * *