Сумеречные королевства

— Я так полагаю, что в данную секунду она пытается спасти нам жизнь.

Тело Эвельф выдавало, сколь она напряжена.

— Идем вперед! — тихо скомандовал я Эхидиазе.

Очень медленно мы миновали священников, которые по-прежнему словно не замечали нас. Ладони вспотели, очень осторожно я отодвинул того священника, что загораживал нам выход. Продолжая расточать легкие поцелуи, Эвельф двинулась за нами. Напоследок она поцеловала затылок монаха и побежала к нам. Мы успели преодолеть приблизительно двадцать локтей, прежде чем литургийцы проявили первые признаки тревоги. Очарование Эвельф больше не действовало.

— Бегите! — крикнул я.

Словно пробудившись от грез, монахи разом устремились к нам, испуская крики дикой ярости.

— Быстро, в лодку!

Обе женщины проворно прыгнули в лодку. Я принялся с жаром орудовать шестом, толкая суденышко к выходу из собора. Несколько священников бросились в воду, но мы уже проплывали окно-розу.

Вода болот покраснела от крови. На понтоне валялись безжизненные тела горгулий и литургийцев, поубивавших друг друга.

Смерть горгулий ошеломила меня: я уже начал считать, что моя верная стража непобедима. Кроме тех вражеских солдат, что остались в соборе, казалось, вокруг не было ни единого выжившего.

— Лошади, нам нужны лошади, — кричала Эвельф.

Я причалил лодку к берегу, недалеко от понтона, судорожно размышляя над тем, что нам делать дальше. Бросив взгляд через плечо, я заметил священников, барахтающихся в горьковато-соленой воде. Надо ли попытаться их уничтожать, прежде чем эти чудовища окажутся на суше?

— Хозяин, даже и не думай! — возмутилась Тень. — Их слишком много. Твоя сестра права: лошади!

Мы припустили по дороге, ведущей к моему фургону.

Добежав до него, мы обнаружили солдат и рыцарей, убитых неприятелем. Где же спрятался Оршаль со своими людьми?

— Тобальд? — закричал я. — Тобальд?

— Хозяин, он погиб, нет никаких сомнений! Давай не будем терять времени зря…

Все лошади тоже погибли в этой чудовищной резне. Эвельф могла идти пешком, но Эхидиаза так устала, что валилась с ног.

— Надо бежать, — сказал я волшебнице. — Твоя магия, она сможет нам помочь?

— Нет, — призналась хореограф. — Мои Танцоры вымотаны так же сильно, как и я. Оставь меня, Агон. Бери Эвельф и уходи.

Я обратился к рапире:

— Ты поддержишь Эхидиазу. Завладеешь ее сознанием и возьмешь ее усталость.

— Но…

— Это невозможно?

— Нет, возможно, но я должна знать, как далеко могу зайти.

— Дьявол тебя побери, объясни, что ты имеешь в виду!

— Если она откроет мне свой разум, и я в него проникну, то сделаю все, чтобы разлучить вас навсегда.

— Ради всего святого, о чем ты говоришь?

— Я не против присутствия твоей сестры. Но не желаю видеть ее, Эхидиазу.

— Ты что, ревнуешь? Нашла время…

— Монахи приближаются, хозяин. Будет лучше, если мы бросим ее здесь.

— Дрянь! Как ты смеешь злоупотреблять нашим положением?

— Все ради твоего же блага, хозяин.

Оставить Эхидиазу здесь, прямо на дороге… Дилемма, навязанная рапирой, сводила меня с ума. Фигуры обугленных священников уже показались в тумане. Я не мог смириться с мыслью, что мне придется отказаться от хореографа, потерять ее навеки. Но Тень не оставила мне выбора.

— Эхидиаза, возьми ее. — Я протянул женщине рапиру.

— Зачем?

— Не спрашивай.

Она зажала эфес в кулачке и вздрогнула. Взгляд хореографа затуманился, голос, которым теперь управляла Тень, произнес:

— Вот, хозяин. Можем трогаться в путь…

Эхидиаза, подчиняясь внутреннему приказу, быстрыми скачками понеслась по дороге.

Я бежал впереди, ведя обеих женщин по болоту. Наши преследователи неоднократно теряли след, но они организовали настоящую облаву. Перед нами вырастали новые и новые монахи, и нам приходилось поворачивать, петлять, возвращаясь к собору, а значит, и к тем, кто шел за нами. Понемногу усталость взяла свое. Одна только Эхидиаза продолжала бежать как и раньше, но ее взгляд оставался пустым. Я попытался несколько раз заговорить с ней, подбодрить ее, однако Тень, завладевшая разумом Эхидиазы, больше не обращала на меня никакого внимания. Я подозревал, что рапира воспользовалась выдавшимся случаем и теперь с наслаждением копалась в душе Эхидиазы и делала все, что ей вздумается.