Сумеречный город

Наместник был одет в просторный синий костюм с желтым нагрудником. Седые волосы свободно опускались на плечи. Крупный нос выделялся на худом, уставшем лице. Запястья, локти и колени были подвязаны золотистыми лентами. Если Орин из рода Торгорда однажды станет наместником Багульдина, он не позволит себе одеваться так просто, в этом я не сомневался.

Дослушав меня, Тирхствин перевел взгляд на дочь. Миалинта незамедлительно начала говорить. Она подробно пересказала отцу все, чем я успел поделиться с ней этим утром. Добавляла новые, мне прежде не известные факты и детали, которые лишь подтверждали сделанные мной выводы.

Едва речь дошла до сцены с погубленным Лианилом, наместник прогремел:

– Хочешь меня в чем-то обвинить?

– Нет, отец. Я хочу спасти… хочу, чтобы ты спас город.

Тирхствин помедлил. Его губы дрожали так, словно он готов был сказать что-то грубое, но в итоге сдержался. Миалинта, не дожидаясь разрешения продолжать, заговорила вновь.

В двусветное окно из мутного рогового стекла лишь отчасти угадывалась стена мглы. Отсюда она могла показаться самым обыкновенным туманом или вовсе горной кручей.

Свод в мягких покоях был крестовым – у каждой из четырех комнат был свой отдельный потолок с особым узором сетчатого орнамента. В нашей комнате раскрашенная резьба расходилась горными и луговыми цветами. Я рассматривал каменные бутоны адельвита и слушал Миалинту.

– Сейчас у нас три главные проблемы, – проговорила в конце дочь наместника. – Казнь фаитов. Пленники Орина. И лигур, который каменщик наверняка держит где-то в своем доме.

– И ты хочешь, чтобы я доверил жизни своих горожан этому человеку?!

– Нет, отец. Я хочу, чтобы ты доверился фактам.

Тирхствин сухо усмехнулся. Встал с тронного стула. Спустился по ступеням на покрытый коврами пол. Прошелся до резной каменной ширмы. Резко повернулся и крикнул:

– Фактам! Нет у вас никаких фактов!

– Неужели ты не понимаешь?

– Я все понимаю…

Тирхствин возвратился на тронный стул. Вздохнув, утомленно проговорил:

– У вас только домыслы, фантазии…

Я видел, что недавняя вспышка ясности затихает. Наместник возвращался к отрешенности, в которой жил уже много лет. Его взгляд помутнел, рассеялся.

– Это ничего не меняет. Я не мог так рисковать. Мы сделаем то, что задумали. Постараемся избавиться от всей мерзости…

– Мерзости?! – воскликнула Миалинта. – Теперь и ты повторяешь слова Зельгарда!

– Так ли уж важно, чьи это слова?.. Он прав. Мы допустили лишь одну ошибку. Были слишком снисходительны. Мерзость нужно вырезать под корень. И если тут не справятся клинки, справится огонь.

– Заодно убить тысячи невинных людей?

– Они пострадают за тех, кто укрывает фаитов.

– В чем их вина? В том, что они захотели другой жизни? В том, что ищут свободу? Нет… Мне грустно слышать это от тебя. Сомневаюсь, что Галант из рода Аргоната гордился бы таким братом.

– Осторожнее, – процедил Тирхствин, и в его глазах опять мелькнула ярость.

– Нет времени быть осторожным. Поздно.

Миалинта нервно вцепилась в косу обеими руками. Плохое предчувствие усилилось, но я по-прежнему не знал, чего ждать. Лишь стоял у затянутых синим бархатом стен и слушал.

– Мы убиваем своих фаитов, но они остаются в нас, – продолжала Миалинта. Ее голос звенел под сводом мягких покоев. – Двойники появляются вновь и вновь. Терзают, напоминают о выборе, который мы не смогли сделать. Отец, сколько раз гвардейцам пришлось убить тебя? Сколько раз они убивали меня? Сколько раз каждый пятый из жителей Багульдина собственными руками убивал свои несбывшиеся мечты?

Быть может, Мурдвин лишился ума. Но в одном он прав. Туману забвения, Хубистану, не подвластно новое. Нам следовало наблюдать за фаитами, общаться с ними, а не убивать их.

Забыть о том, чего не было. Забыть о жизни, которой у нас никогда не будет. Простить себе свои ошибки. Это единственный путь к освобождению от тумана, разве ты не понимаешь?!

Люди называют фаитов мерзостью, обманом. А ведь они – это дар, помогающий очиститься, поверить в себя настоящего, а не вымышленного. Кому еще дано так просто отпустить из себя все несбывшееся?

Сит, сын Мурдвина, освободил себя-поэта. И больше не терзался. Смирился со своей жизнью: ухаживает за отцом, продает деревянные игрушки, живет в Подземелье и не терзается из-за этого. Он верит в свой путь, каким бы ничтожным он ни казался другим людям.

Мы должны отпустить фаитов. Освободить пленников Орина. В наших Землях место найдется для всех! Нужно только договориться с самим собой, разве это так сложно?

Миалинта распалялась все больше. Срывалась на крик. Отчаянно сжимала в кулаках косу, но, взглянув на Тирхствина, осеклась. В его глазах было лишь уныние. Все, что она говорила, не могло вырвать его из забвения.

– Прости, – вздохнул наместник. – Мы не можем так рисковать.

– Ты можешь…

– Могу. И ты это знаешь. Прости. Ты слишком многого не понимаешь. Я обещал Галанту, что позабочусь о тебе, если с ним что-то случится. Ты – моя семья. И я делаю это для тебя.

– Не оправдывай заботой обо мне…

– Я не оправдываю. Тебе пора в убежище.

– Что?