Сумеречный город

Тенуин сидел на тюфяке. Было непривычно видеть следопыта без бурнуса, в одной нательной рубахе. Я впервые мог спокойно рассмотреть его лицо: гладкое, полностью белое, лишенное не только щетины, но даже крохотных пятнышек, шрамов или родинок. Кожа у него была неестественно гладкой и чуть лоснилась, будто натертая воском. Белые тонкие волосы заплетены в короткую косичку. Уши чуть вытянуты, заострены книзу.

Следопыт сидел, прислонившись к стене, подогнув под себя ноги, и могло показаться, что он спит. Закрытые веки были чуть темнее, чем остальное лицо. Белые кисти без сигв спокойно лежали на коленях. Длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями. Родовые сигвы ярко выделялись на шее.

– Ну что, сидим тут пару часиков, потом нас переводят на верхний ярус. – Охотник завалился на свой тюфяк. – Потом еще пару часов, и нас возвращают в «Нагорный плес». А там, глядишь, до резиденции доберемся.

– Вы думаете, за нас заступилась дочь наместника? – спросил меня Теор.

– Нет, Зельгард услышал твое нытье и сжалился, – ответил Громбакх и прикрыл глаза. – Спи давай.

Я ждал, что к нам придет Миалинта, но вскоре понял, что охотник прав – нужно воспользоваться моментом и отдохнуть.

До утра нас никто не беспокоил. Только один раз ночью тюремщики занесли воду и еду. Ни крольчатины, ни яблочных пирогов нам не досталось, но все были довольны и простым крапивным супом с хлебными мятками.

На рассвете дверь открыли гвардейцы. Это могло означать только одно.

– Доброе утро. – В камеру вошла дочь наместника.

– Куда уж добрее, – спросонья проворчал Громбакх.

Миалинта была в легком желтом сарафане и синих сандалиях, ленты которых туго опоясывали ее щиколотки. Голова была прикрыта зеленой ошелинной тканью[26]; аккуратная черная коса, перевитая серебряными нитями, спускалась на правое плечо. Узоры на коротких рукавах сарафана отдаленно напоминали лицевые сигвы девушки, а узоры на юбке полностью воспроизводили кистевые – переплетение ветвей, листьев и силуэты диких птиц.

Дочь наместника выглядела обеспокоенной, но особенно красивой, юной, полной жизни и уверенной в себе. Не верилось, что эти руки способны поднять боевую конру, что эту грудь могут стеснить кожаные доспехи.

– Мне нужна твоя помощь. – Миалинта посмотрела на меня. – Я все рассказала отцу, и он хочет увидеть тебя.

– А меня? Меня кто-нибудь хочет увидеть? – возмутился Громбакх, приподнимаясь на тюфяке.

– Остальным придется подождать здесь, – сказала девушка и сразу вышла из камеры.

В ее поведении было что-то странное, но я не понимал, что именно. Простившись со всеми кивком, я проследовал за ней в коридор. В сопровождении гвардейцев мы направились к лестнице, выводящей из каземата.

– Что-нибудь случилось? – Я на ходу поправлял рубашку.

– Пока что нет. И надеюсь, что не случится.

Миалинта отчего-то избегала смотреть мне в глаза.

– Странно.

– Что?

– Ты без Нолы. Я думал, она везде тебя сопровождает. Ну… там, где нет тумана.

Миалинта ответила не сразу, и мне это не понравилось. Ее ответ насторожил еще больше:

– Я нашла способ отправить ее на покой.

Помедлив, я спросил:

– И как?

– Не думай об этом. Тебе нужно сосредоточиться. Отца убедить непросто. Он согласился выслушать, это уже хорошо.

– Я могу рассказать не только про встречу с Мурдвином.

Миалинта коротко взглянула на меня, но тут же отвернулась и теперь опять смотрела вперед.

– О чем ты?

– У меня было достаточно времени этой ночью, чтобы все хорошо обдумать. Вся история кажется немного запутанной, но, кажется, я знаю, что нам делать.

– Любопытно.

– Могу в общих словах рассказать.

– Не надо. Расскажешь все сразу, когда придем к Тирхствину.

– Мы будем одни?

– Зельгард и Орин не знают о твоей встрече с наместником.

– Хорошо.

Судя по этим словам, Миалинта и без моей помощи о многом догадалась. Значит, были все основания надеяться на благополучный исход в противостоянии с комендантом, каменщиком и с туманом забвения.

Возле ратуши нас ждала карета с гербом Багульдина на дверцах.

Пока мы ехали к резиденции, я поглядывал на улицу. Туман за последний день не продвинулся ни на пядь, но напряжение в городе не ослабевало. По тротуарам сновали рабочие с тележками, полными камней и досок. Кто-то заколачивал окна своего дома, кто-то крепил на стенах большие светильники – в надежде, что это хоть отчасти поможет, когда мгла накроет Багульдин.

Несмотря на ранний час, многие уже возвращались с рыночных площадей. Никто и не думал жаловаться на то, что торговцы подняли цены выше, чем дозволил наместник. Важно было до отказа набить погреба, чего бы это ни стоило. Те, кто не мог расплатиться монетами или залогами, обменивали на продукты семейные драгоценности, картины, старинные поделки и даже одежду.

В переулках с телег продавали бочки хмеля, воды и ягодной настойки. Тут же ругались покупатели: кто-то заметил, что ему продали мешок порченого зерна, кто-то требовал вернуть уплаченное золото, кто-то отказывался самостоятельно нести все приобретенное домой и настаивал на помощи продавца.