Сумеречный сказ

Однако ж, как про ведьму резко все жители загоготали, так тут же решили жертвоприношение устроить. О том жена Михайлы похлопотала. Каждой соседке ужасов наплела про Ярославу: и дурная она, и женихов изводит, и отраву варит, и скот убивает. Охали, ахали, плакали – решили, наконец: надобно, так надобно. А заодно и для себя пользу получат: и от ведьмы избавятся, и благодать обретут, ведь обязан был водяной обещание свое исполнять.

Когда ж расспросы про возвращение Игоря пошли, так поняла все Лада и заперлась вечером безлунным в избушке своей. Молиться она принялась: боязно стало за девку да за сынка, но против озлобленного люда женщина не пошла.

Меж тем с вилами и топорами к дому Ярославы орава подоспела, всех псов да кошек огнем отогнала. Мужики силой девицу за косы вывели, чрез всю деревню и по лесу в одной рубахе проволокли. По рукам и ногам связали, косы густые распустили, на макушку венок из ярких цветов и лент нацепили – приодели для свадьбы с водяным. На тонкую шею камень тяжелый привязали и, проведя по тропинке крапивной, под песни могильные в лодку уложили. Слезы из очей Ярославы катились, к небесам она обращалась и о защите для Игоря просила. Ничто девицу более не тревожило, кроме благополучия любимого – ее ведь судьба гнилыми людьми уж определена.

В лодку, что в ромашках и васильках утопала, запрыгнул Михайло и на средину озера отправился. Цветы украшением служили, благоуханьем голову дурили. Рука старосты ладонь девицы крепко сжимала, но не глядела на него Ярослава, песням грустным внимала. Усмехнулся тогда Михайло покорности ее и, прижавшись, молвил на ушко:

– Коль послушалась бы меня, так сейчас бы не здесь лежала, а в избе бы хлопотала и меня ночами темными встречала.

Девица пришла в ярость, распахнула она глаза и плюнула ему в лицо. Речи слушать противно стало: уж сколько Михайло вокруг нее ходил, заботой елейной окружал да предложения постыдные делал. Одначе не слушала его никогда Ярослава и всегда прочь гнала, не желая его подле себя видеть. Оттого и настигла ее слава дурная: Михайло жизни мирной не дал, со свету изжил бедняжку.

– Гордая, да? – Михайло смахнул плевок и гадко улыбнулся. – Знай же, что ныне все твои земли моими станут, все себе заберу, а животных твоих первыми под нож отдам. Ты же не увидишь счастья, не познаешь жизни мирной. Будешь на дне обитать и жабрами обрастать, – и, обернувшись к люду, загорланил: – Водяному невеста новая будет служить, женою ласковой станет да икорку метать устанет, – и под хор голосов опрокинул Ярославу в воду.

Мерно лодка Михайлы плыла, оставляя позади россыпь цветов да круги, в стороны расходящиеся. Совесть его души не касалась, страх в сердце не обитал – он с непослушной разобрался, власть свою в очередной раз показал.

Наутро горевать люди не думали: ведьму убили, а значит, покой заслужили. Одна лишь Лада слезами умывалась да возвращения сына боялась. Корила она себя, плакала все дни и ночи напролет, даже к озеру сходила однажды: пала на колени, берег целовала и прощения просила. Однако молчала земля – расправой страшила.

Игорь воротился чуть позже обещанного срока: в пути задержался, бумаг кипу подписывал, да ярмарка долго продолжалась. По прибытии домой хотел молодец сразу с милой лебедушкой своей свидеться. Неспокойно было, душа его точно беду чуяла. В пути еще сердце тревожно кольнуло, но быстрее добраться никак не мог.

Покуда сын котомки разбирал да наскоро кашу вкушал, маялась Лада, страх грудь обжигал, и сдалась она наконец. Рассказала на одном дыхании, что с Ярославой приключилось. Как громом пораженный, Игорь замер и долго верить словам матери не хотел. Все отрицал, не желал правде внимать, но заплаканные очи Лады токмо лишь в истине слов убеждали.

– Виновата я, глупая, – шептала старуха, к ладони сына лбом прижимаясь. – Не уберегла, не смогла – струсила я… – и зашлась рыданиями горькими.

Вскочил Игорь, на мать лишь на миг взглянул и бросился к озеру. Ведь знал он, прочувствовал беду, все сплетни да наговоры злой рок предвещали, да только не поверил молодец сердцу своему и с любимой не остался. Припал Игорь к берегу, камышами поросшему, и зарыдал горючими слезами.

– Прости меня, родненькая, прости меня, ненаглядная, – шептал он, челом об землю ударяясь. – Не уберег я тебя, ясная, не спас от погибели жуткой. Нет мне прощенья, услада моя. Нет мне покоя на свете этом и том, покуда ты в воде этой томишься! Забери и меня, слышишь? Без тебя нет мне бытия.

В горе своем не заметил Игорь, как вода заходила кругами, как выплыла Ярослава и щекой холодной прильнула к любимому. Замер молодец и уставился на деву ни живую, ни мертвую. Поверить не мог счастью своему: то ли морок, то ли взаправду – сомнения в клочья душу разрывали.

– Здравствуй, месяц мой ясный, – прошептала Ярослава, выбираясь на берег и рядом с Игорем становясь. – Не горюй, свет очей моих, не рыдай. Я подле тебя.