Сумерки

Ягуар в Москве? В моём дворе? Может, стоит перечитать жёлтую прессу за последнюю неделю — вдруг мелькнёт где-нибудь заметка о сбежавшем из зоопарка хищнике? Если книга действительно обладала теми магическими свойствами, которые я ей приписывал, и способна была искажать действительность, проецируя на неё происшествия, обрисованные на своих страницах, почему не допустить, что она заставила некого сторожа забыть запереть дверь в одной из камер узилища на Краснопресненской?

Пожалуй, по достоинству оценить возведённые мною шаткие логические конструкции могли бы только инженеры с Загородного шоссе, но меня это не смущало. Делиться своими соображениями с кем бы то ни было я пока не собирался, сознавая, что и друзья, и милиция посоветуют изгнать терзавших меня бесов курсом феназепама, а если проявить настойчивость, то могут и упечь, чего доброго, в лечебницу. Сам же я всё ещё сохранял уверенность в том, что рассудок мой оставался незамутнённым, несмотря на все испытания, выпавшие на мою долю в последние недели.

Вещественных доказательств этого у меня имелось более чем достаточно:

Перенесённая мною болотная лихорадка оставила после себя опустевшие наполовину пачки жаропонижающего и иссушила моё тело.

Я трогал своими руками пломбы уголовного розыска, которыми криминалисты опечатали вход в бюро переводов после страшной и, несомненно, преисполненной тайного значения смерти его сотрудника. (Как если бы милиционеры рассчитывали с свойственными им решимостью и наивностью запечатать этими жалкими бумажками раскрытые — вполне вероятно, мною — врата в майянскую Преисподнюю!)

И, наконец, предостережение, начертанное на моей двери… Жуткий шарж на так любимую Борхесом розу, которую похитил из своего сна Лао-Цзы… Неопровержимое свидетельство материализации демонов из индейских преданий — а откуда ещё могло явиться в наш мир это чудовище? Надпись видел не я один, и уж вряд ли возможно заподозрить в склонности к паранойяльным фантазиям мою соседку из квартиры напротив — человека с железной как рельс психикой, советской ещё закалки.

Приводя эти аргументы раз за разом, мне постепенно удалось доказать собственную нормальность хотя бы себе самому. При этом я так и не отважился выйти на лестничную клетку, чтобы проверить, на месте ли надпись на двери.

Вместо этого я прошаркал к входу: ещё раз ощупал все замки и на всякий случай подёргал дверную ручку. Потом, вжавшись ухом в прохладную дерматиновую обивку, опасливо вслушался в лязг старого лифта, натужно ползающего по шахте. Осмотрел окна, от греха подальше запер форточку, зажёг свет по всей квартире и только тогда, наконец, почувствовал себя в относительной безопасности.

Стены моего сталинского дома по толщине наверняка не уступали крепостным, окружавшим испанский монастырь в Мани, а стальная дверь, на которую я потратил некогда две месячные зарплаты, выдержала бы и удар тарана. Я мог бы, совершив днём короткий набег на ближайший продуктовый магазин, неделями выдерживать вражескую осаду.

Но Хуан Начи Коком, похоже, больше полагался на кресты монастыря св. Михаила-архангела, чем на весь гарнизон Мани, включая кавалерию, пушки и аркебузы. Силам, от которых мне предстояло оборонять мою крепость, не были страшны ни сталь, ни свинец, не говоря уже о тусклом столовом серебре или смехотворной нержавейке столовых ножей — всего, что я мог им противопоставить.

Я человек неверующий. В церкви бывал всего-то десяток-другой раз, да и то — чтобы наперекор возмущённому шипению служек пощёлкать затвором фотоаппарата, не покупая при этом свечек даже для очистки совести. От запаха ладана у меня кружится голова и хочется на свежий воздух, а от обилия золота тянет на неуместные мысли о бандитских цепях толщиной в палец и вообще о нуворишеском пристрастии к показной роскоши. Что сказать ещё? Ветхий и Новый заветы я честно пытался прочесть, но, к своему стыду, заскучал и увяз. Яйца на Пасху никогда не красил, и уж тем более не постился. Святые с тяжёлых православных икон на меня уже давно махнули рукой и больше не заглядывают ищуще мне в глаза, когда я по рассеянности или из любопытства забредаю всё же в какую-нибудь церквушку.

Купи я себе, поддавшись трусости, распятие или лик Михаила-Архангела, в моих руках они всё равно остались бы бесполезными деревяшками или кусками пластика, вроде бронзовой статуэтки Будды, которая пылится на шкафу у меня в большой комнате. Бесхитростная фигурка Христа, уже третье тысячелетие в муках умирающего на двух деревянных брусочках, превращается в магический артефакт, только напившись эманаций человеческой радости, надежды, страданий и отчаяния, наслушавшись мольбы и благодарности.

Исходя из того, что разряженное оружие может только раздразнить противника, я решил никакой религиозной символики не покупать. Что поделать, с верой — как с любовью: либо есть, либо нет. В призраков — пожалуйста. В волшебные книги — сколько угодно. Но вот с Библией и Евангелием возникали сложности: именно в эту историю верить у меня никак не получалось, хотя я пару раз честно пробовал. Неубедительно, и всё тут.