Сумерки

— Форкс вгоняет тебя в такую депрессию, что ты подумываешь о самоубийстве? — требовательно спросил он.

— Ты же сам говорил — у тебя могут быть проблемы из-за того, что мы часто общаемся на людях, — напомнила я.

— Значит, ты беспокоишься о том, что у меня будут проблемы, если ты не вернёшься домой? — к гневу в его голосе добавился горький сарказм.

Я кивнула, не отрывая глаз от дороги.

Он что-то пробормотал себе под нос, так быстро, что я не разобрала ни слова.

Остаток пути мы провели в молчании. Я остро ощущала исходящие от него флюиды ярости, и не могла придумать, что сказать.

И вот дорога закончилась, превратившись в узкую пешеходную тропинку, отмеченную небольшим деревянным указателем. Я припарковалась на обочине и нерешительно выбралась из машины, боясь взглянуть на Эдварда. Но теперь избежать этого было невозможно, раз отпала необходимость следить за дорогой. Было тепло, даже душно — самый тёплый день со времени моего приезда в Форкс. Я сняла свитер и обвязала его вокруг талии, радуясь, что догадалась надеть под него лёгкую рубашку без рукавов. Особенно учитывая предстоящую пешеходную прогулку.

Хлопнула дверца. Я обернулась и увидела, что он тоже снял свитер. Он не смотрел на меня, отвернувшись к сплошной стене леса.

— Сюда, — бросил он через плечо, глаза по-прежнему пылали гневом. И направился прямо в лес.

— А как же тропа? — в моём голосе отчетливо звучало смятение, когда я торопливо обошла пикап, чтобы догнать Эдварда.

— Я сказал, что в конце дороги будет тропа, но не говорил, что мы по ней пойдём.

— Не по тропе? — с отчаянием спросила я.

— Я не позволю тебе заблудиться, — он повернулся ко мне с насмешливой улыбкой, и я едва не задохнулась. Эдвард предстал передо мной во всём своём великолепии. Белая рубашка без рукавов расстёгнута — стройная шея и безупречные мускулы груди теперь не скрывались под одеждой. Античная статуя — да и только. «Он слишком прекрасен. Он совершенен», — печально подумала я. И это богоподобное создание предназначено для меня? Не верю, не могу поверить.

Он пристально посмотрел на меня, сбитый с толку выражением муки на моём лице.

— Хочешь вернуться домой? — тихо спросил он. В его голосе звучала боль, но переживал он по другому поводу.

— Нет, — я быстро приблизилась к нему. Сколько бы времени нам ни оставалось — я не хотела терять ни секунды.

— Что-то не так? — спросил он с нежностью в голосе.

— Я не создана для походов, — ответила я уныло. — Запасись терпением.

— Я могу быть терпеливым — если приложу усилия, — он улыбнулся, пытаясь вытащить меня из этого внезапной, необъяснимой печали.

Я улыбнулась в ответ, но, видимо, не слишком убедительно. Он внимательно изучал моё лицо.

— Я доставлю тебя домой, — пообещал он. Что он имеет в виду? Доставит меня домой, как бы ни складывались обстоятельства, или настаивает на немедленном отъезде? Конечно, он решил, что я испугалась. Как же всё-таки хорошо, что он не может прочесть мои мысли!

— Пора стартовать, если ты хочешь, чтобы я прошла эти восемь километров по джунглям до заката, — кисло сказала я. Он нахмурился, пытаясь понять мой тон. Но через мгновение сдался и повёл меня в лес.

Всё оказалось не так страшно. Путь был по большей части ровным. И Эдвард всячески помогал мне: отводил в сторону ветви папоротника, а когда нужно было переступить через упавшее дерево или валун, придерживал меня под локоть, немедленно отпуская, как только я преодолевала препятствие. Каждое прикосновение его холодной руки отзывалось в моём сердце бешеными, неровными ударами. И я заметила по его лицу, что он каким-то образом это слышит.

Я старалась не обращать внимания на его великолепие, но взгляды и мысли постоянно соскальзывали в этом направлении, каждый раз вызывая приступ острой, пронзительной печали.

Большую часть пути мы прошли молча. Время от времени он задавал вопросы, до которых, видимо, не добрался за два предыдущих дня: о том, как я отмечаю дни рождения, о моих учителях в начальной школе, домашних животных моего детства. Пришлось признаться, что, загубив трёх рыбок подряд, я вынуждена была отказаться от всяких домашних животных. Он расхохотался — громче, чем обычно, и лес вернул нам звонкое эхо этого смеха.

Прогулка заняла почти всё утро, но он ни разу не проявил нетерпения. Лес простирался вокруг нас как безграничный лабиринт из древних деревьев, и я уже забеспокоилась, удастся ли нам когда-нибудь выйти отсюда. Впрочем, Эдвард чувствовал себя непринуждённо, не выказав и тени сомнения по поводу правильности направления, в котором мы двигались.

Через несколько часов свет, просачивающийся сверху через листву, сменил цвет с темно-оливкового на желтовато-зелёный. День становился солнечным, как и было предсказано. Впервые с того момента, как мы вошли в лес, я ощутила дрожь возбуждения, которое быстро переросло в нетерпение.

— Мы ещё не пришли? — поддразнила я, состроив мрачную мину.

— Почти, — он улыбнулся перемене моего настроения. — Видишь впереди свет?

Я вгляделась в непроницаемый мрак леса.

— Хм… а должна?

Он ухмыльнулся.

— Возможно, для твоих глаз пока ещё рано.