Сумерки

– Про таких, как моя мать, говорят, что это люди без сердца, – вздохнула Кристина. – Вряд ли вы поймете. Чтобы понять, нужно пожить с ней в одном доме. Все эти годы она держала меня в полном повиновении… в страхе. Я не смела вздохнуть… не смела ослушаться…

Все эти годы…

Мысли Кристины против ее воли унеслись назад. В груди у нее заныло, дышать стало трудно. Всякий раз, когда она вспоминала детство, ее накрывало волной удушья.

Перед глазами возник викторианский дом в Помоне, который Эвелин, урожденная Джаветти, унаследовала от своей матери. Они поселились там, когда Кристине был год. Память о доме, где по-прежнему жила ее мать, была для Кристины тяжким грузом. Со стороны дом выглядел очень мило: белый, с бледно-желтыми наличниками и карнизами, со множеством окон, в которые щедро лился солнечный свет. Но в памяти Кристины дом походил на чудовище, притаившееся в тени под сумрачно-серым небом, в окружении по-осеннему голых деревьев. Слух мгновенно наполнился тиканьем старинных часов, висевших в гостиной. Этот монотонный звук служил отражением ее детских переживаний, напоминая о том, что ее жалкому существованию не будет конца. Миллионы свинцовых секунд грозили обернуться такой же свинцовой вечностью. Каждая комната, на которую падал ее мысленный взор, представлялась битком набитой мебелью, хотя Кристина подозревала, что это память разгоняла тиканье часов до предела и окрашивала мебель в темные тона, почти не оставляя между ней прохода.

На отца Кристины, Винсента Скавелло, жизнь в этом доме производила такое угнетающее впечатление, что он взял и сбежал. Сбежал из семьи, когда Кристине было четыре, а ее брату Тони – одиннадцать. Больше она отца не видела. Он был слабым человеком, с комплексом неполноценности, а Эвелин с ее завышенными критериями и вовсе убила его веру в себя. Что бы он ни делал, ей это казалось недостаточным. Кристине и Тони тоже не суждено было дотянуться до этой планки. Не в силах оправдать ожидания своей жены, Винсент начал пить, после чего она стала пилить его еще сильнее. В результате он взял и ушел. Умер он спустя два года. По сути, совершил самоубийство, хотя в его случае обошлось без пистолета. Он сел пьяным за руль и на скорости семьдесят миль в час врезался в опору моста.

На следующий день после ухода мужа Эвелин вышла на работу. Она не просто содержала семью, но делала это с привычным для нее блеском, что лишь усложняло жизнь ее детям. «Надо быть лучшим во всем, что делаешь, а иначе и вовсе не стоит за это браться», – вбивала она им в голову день за днем.

Особенно запомнился Кристине один тяжкий, наполненный переживаниями вечер, который они провели за кухонным столом. В тот день Тони принес домой табель с тройкой по математике – недопустимый промах в глазах Эвелин, смягчить который не смогли отличные оценки, полученные по другим предметам. Мало того, в тот же самый день Тони досталось от директора школы за то, что мальчик пытался курить в туалете. Это был первый раз, когда Тони взялся за сигарету – так, для пробы. Всего лишь эксперимент, типичный для четырнадцатилетнего подростка. Однако Эвелин пришла в ярость. В тот вечер воспитательная беседа затянулась на три часа. Эвелин то сидела за столом, уронив голову на руки, то вышагивала по кухне. Она кричала, плакала, умоляла, колотила кулаком по столу. «Ты Джаветти, Тони. В тебе больше от Джаветти, чем от Скавелло. Хоть ты и носишь фамилию отца, моя кровь в тебе сильнее. Иначе и быть не может. Меня убивает сама мысль о том, что ты взял от бедняги Винсента столько же, сколько от меня. Один Господь знает, что выйдет из тебя в этом случае. Знай, что я этого не потерплю! Я работаю как проклятая, чтобы дать тебе шанс на лучшую жизнь, и я не позволю плевать мне в лицо. Валять дурака в школе, валять дурака на уроках математики – все равно что плевать мне в лицо!»

Злость уступила место слезам. Встав из-за стола, она достала из пачки пару бумажных платков и шумно высморкалась.