Сумерки

«Что толку переживать из-за тебя, что толку заботиться о твоем будущем, если тебе на это плевать! В тебе лишь пара капель крови твоего отца, пара жалких капель, но и этого достаточно, чтобы испортить все подчистую. Одно слово – болезнь. Болезнь Скавелло. Но ты еще и Джаветти, а Джаветти учатся и работают на пределе своих сил. И это правильно! Так и нужно, потому что Бог создал нас не для того, чтобы мы бездельничали и пропивали свою жизнь, как кое-кто, чье имя мне не хотелось бы упоминать. Ты должен учиться только на отлично. А если тебе не дается математика, надо работать усерднее, пока не получишь свою пятерку. Без математики в этом мире не обойтись. Вспомни своего отца: бедняга Винсент всегда был не в ладах с цифрами, а я содрогаюсь даже при мысли о том, что ты станешь таким, как он. Не хочу, чтобы мой сын превратился в бездельника, а в тебе уже начинает просвечивать что-то от твоего отца. Но ведь ты еще и Джаветти – никогда не забывай об этом! Джаветти делают все, на что они способны. И не говори мне, что ты и так проводишь все свободное время за книжками, а по выходным еще и работаешь в магазине. Работа тебе только на пользу. Я нашла тебе это место, потому что любой подросток, у которого нет подработки, – это готовый бездельник.

Да что там, даже несмотря на учебу и работу в магазине, у тебя еще слишком много свободного времени. Тебе не помешало бы поработать на рынке пару вечеров в неделю. При желании на это всегда можно найти время. Господь создал мир всего за шесть дней, и не говори мне, что ты не Господь. Если бы ты внимательно читал катехизис, то знал бы, что создан по Его образу и подобию. К тому же ты Джаветти, а это значит, что ты уподоблен Господу чуть больше, чем некоторые… вроде твоего непутевого отца.

Взгляни на меня! Я работаю с утра до ночи, но это не мешает мне готовить вам сытную еду. С помощью Кристины я содержу этот огромный дом в безупречной чистоте. Видит Бог, так оно и есть. И если иногда мне кажется, что еще немного – и я упаду от усталости, я все-таки продолжаю крутиться, продолжаю делать свое дело. И все ради вас! Ради тебя с Кристиной. Твоя одежда всегда тщательно выглажена… скажешь – нет? Твои носки выстираны и заштопаны. Вспомни хоть раз, когда тебе приходилось носить дырявый носок! Так вот, если я делаю все это без слова жалобы, то в тебе я хочу видеть сына, которым могу гордиться. Что касается тебя, Кристина…»

Эвелин не уставала поучать их. День за днем, без перерыва на праздники и выходные. Кристина и Тони безоговорочно внимали ее словам, не решаясь возразить, поскольку это могло навлечь на них только насмешки и наказания… не говоря уже о новой порции нравоучений. Эвелин безжалостно толкала их вперед, требуя от них все новых и новых достижений… что само по себе было даже неплохо. В принципе это могло пойти детям на пользу. Но когда они действительно получали лучшую оценку или высшую из наград, занимали первое место в соревнованиях и достигали других успехов, их матери все равно было мало. Когда они поднимались на очередную вершину, то слышали от нее не похвалы, а упреки. Она ругала их за то, что они могли бы достичь своего быстрее, и ставила перед ними новые цели. Они только и делали, утверждала Эвелин, что испытывали ее терпение, тогда как хорошие дети сделали бы все, чтобы мать ими гордилась.

Если нотаций было недостаточно, она прибегала к самому действенному средству – к слезам. Она плакала, во всеуслышание обвиняя себя в их неудачах: «Я знаю, вы оба кончите плохо, и это моя, только моя вина. У меня не получилось достучаться до вас, показать вам, к чему нужно стремиться. Что бы я ни делала, этого было недостаточно. Я не сумела помочь вам победить ту кровь Скавелло, которая течет в ваших жилах. Я не знала, как это сделать, а должна была знать, должна! Ну что я после этого за мать?»

Казалось бы, давно это было.

А по ощущениям будто вчера.

Кристина мало что могла рассказать Чарли Харрисону о своем удушливом детстве, прошедшем среди тяжелой викторианской мебели, под тяжким гнетом викторианской вины. Ей потребовались бы часы, чтобы поведать ему обо всем. Вдобавок она была из тех, кто не склонен делиться подробностями своей жизни даже с близкими людьми, не говоря уже о чужаках. А Чарли, каким бы симпатичным он ни казался, был для нее человеком посторонним. Она лишь намекнула ему парой фраз на свое прошлое, но по сочувственному выражению его лица было ясно, что он угадал многое из того, о чем Кристина предпочла умолчать.

– Тони пришлось хуже, чем мне, – сказала она детективу. – Эвелин всегда хотела, чтобы он стал священником. В ее роду уже было двое священников, и ни к кому в семействе не относились с таким почтением, как к ним.

Даже если не брать в расчет семейную историю, Эвелин, будучи чрезвычайно религиозной, все равно стала бы подталкивать Тони к духовной стезе. Ее тактика оказалась вполне успешной, и мальчик после приходской школы сразу пошел в семинарию. Да и выбора у него не было: Эвелин настолько промыла ему мозги, что он и представить себя не мог никем, кроме священника.