Сумерки

Я перечитал ещё раз строки, в которых пленённый конкистадор описывал бывшее ему знамение. Вот сквозь мутную пелену полузабвения он слышит вопли обезьян-ревунов; хватаясь изодранными в кровь пальцами за выступы каменной кладки, с трудом поднимается на ноги. Что же он кричит? «Есть тут кто?!»

«Hay alguien aqui?!»

Не те ли слова я слышал, сидя на кухне в новогоднюю ночь? И, о Боже, не его ли, заглядывая в своё зеркало, я видел на дне жертвенного колодца – потерявшего голос, раненого, истощенного, но всё ещё живого – всего через несколько минут после того, как я отказался от него, поставил на нём грубо сколоченный солдатский могильный крест?

Неужели разделявшая нас толща веков чьей-то прихотью могла истаять до такой степени, что стала пропускать свет и звук? Как знать, не превратилась ли бы она в мембрану, сквозь которую я смог бы даже протянуть несчастному испанцу руку помощи, не испугайся я, не верни меня в действительность полуночный тревожный звонок от Набатчикова?

Какая ирония в том, что я, утративший веру в спасение моего конкистадора, не сумевший даже правильно истолковать значение и смысл нашего невозможного ночного свидания, внушил ему надежду, а моё перекошенное от страха лицо предстало перед ним, как знак свыше! Знак же этот – продолжать борьбу и не отступаться на полпути – был дан не только ему, а, прежде всего, мне. Но я-то принял его за бесовские проказы, да ещё и завесил зеркало простынёй, чтобы оно больше не вздумало сводить меня с ума. Ничтожество, дурак!

Однако конкистадору не терпелось досказать мне историю своего чудесного освобождения…