Сумерки

Тем временем Юрша отвечал Зарембе со стены замка. Сославшись на строгий приказ, испокон веку независимого владетеля этих земель, великого князя, воевода заявил, что никакой король не смеет ему что-либо позволять или запрещать. Очевидно, Ягайло человек чужой, и в замок его пускать не следует.

— Однако, — закончил воевода, — по собственному почину я могу впустить тебя в замок, поскольку у нас есть к тебе дело, и, полагаю, при доброй воле со стороны твоей милости мы быстро договоримся обо всём нас интересующем.

Заремба какое-то время смотрел на спокойное, полное достоинства лицо воеводы, но ничего не понял. То ли он глумится над ним, то ли лукавит перед своими ратниками. Каштелян мерял воеводу на свой аршин и потому спросил:

— Добро, и я предпочитал бы поговорить с мужем княжьей крови с глазу на глаз, а не перед толпой мужиков…

— Я не княжеского рода…

— Но его зачинатель, точнее, первый князь своего рода, если только захочешь…

Казалось, воеводу тут же хватит удар. Его лицо вдруг посинело, и неизвестно, уцелел бы Заремба, не будь отделяющих от воеводы стены и рва. Овладев собой, Юрша с трудом выдавил:

— Вижу, что ты и в самом деле склонен поговорить со мной с глазу на глаз. Тогда я позволю себе указать и дорогу. Она ведёт прямо через стену… и то при помощи вот чего! По этой дороге следуют к нам все, кто пытается сжить со свету одних коварством, других пытками или ядом.

При словах «вот чего» через стену перелетела ремённая петля. Камень, привязанный к другому её концу, упал к ногам коня, а ремень ударил, словно кнутом, коня и всадника. Конь стал на дыбы, каштелян откинулся назад, трубачи шарахнулись в стороны, а двухтысячная толпа защитников замка разразилась хохотом. Среди общего шума послышался могучий голос Кострубы:

— Надень петлю на шею, а камень кинь нам, мы тебя подтянем!

Как? Надругаться над королевским посланцем на глазах всего стана, — злость охватила шляхтичей. Значит, защитники не очень-то боятся осады, если позволяют себе подобное. Замок — не село, шляхтич — не мужик, потому многие из насильников, наряду со злостью, почувствовали ещё и досаду. А Кердеевич, вступивший недавно дружинником к поставленному королём владимирскому князю Федюшке Люборатовичу, обратившись к епископу-канцлеру, сказал:

— Удивляет меня, что вы на каждом шагу выводите из себя тех, в ком сами нуждаетесь! Зачем послали к Юрше его смертельного врага?

Епископ гордо усмехнулся.

— На каждом шагу. Это преувеличенно, — бросил он.

Кердеевич нахмурился.

— Знаю, что говорю! — резко возразил он. — Задумали установить со Свидригайлом мир, а повеличать его великим князем даже ради блазна не пожелали. Хотели покорности Подолии, а каменецким старостой назначили меня! Разве этого мало!

— Не всё ли равно! — бросил Ясько из Корытницы. — Пусть привыкают к панской власти!

— Не долго панует тот, кто опирается на одно насилие, и кровавым бывает его конец! — возразил Кердеевич.

Поляки умолкли, а Ягайло, услыхав слова старосты, кивнул в его сторону своей лысой головой и заметил:

— Истинная правда. Я всегда твердил об этом и Яську и канцлеру, но они меня не слушали.

— Забываешь, вельможный староста, — горячо отозвался Ясько, — что королевский посланец твои тесть, и ты обязан оказывать ему помощь, а не выступать против.

— Я выступаю не против него, а против подстрекателей к войне, которая губит обе стороны! — отрезал Кердеевич.

— Обижаете род, которого недостойны, и короля, доверившего дело каштеляну! — крикнул молодой пан Сташко Заремба из Древеницы, родственник каштеляна.

Кердеевич озлился.

— Молчи, щенок, — крикнул он, — не то долбану по тебе и твоему отродью, как цепом по колосьям!

— Лучше утри ему нос! — едко бросил Ясько, намекая на князя Олександра.

Кердеевич побледнел и схватился за рукоять меча. Но старосту удержали, хоть и с трудом, Криштоф из Сенна и канцлер, опасаясь, что он обнажит меч в присутствии короля. Впрочем, и противники, зная медвежью силу и отчаянную отвагу этого покорного и добросердечного великана, быстро юркнули в толпу.

— Мир вам! — крикнул князь Земовит мазовецкий. — Ты, староста, успокойся, Ясько из Корытницы и Сташко Заремба предстанут перед королевским судом за ссору в присутствии его величества, но помни: кто обнажает меч — присуждается к смерти либо к опале. Таков закон.

Гневный взгляд Кердеевича обежал присутствующих и, не найдя никого из противников, погас. Лицо приняло первоначальное выражение. Староста умолк и погрузился в раздумье.

Тем временем боярин Грицько смотрел вслед за отъезжающим Зарембой, как лис за улетевшей уткой, И его глаза горели, как угли.

— Попадёшься ты мне, — бормотал он себе в усы, — не сегодня, так завтра! — и увлёк за собой Андрия, чтобы возглавить доверенные им отряды.