Сумерки

— Есть! — ответили возившиеся у огнища слуги. — Только они, чёрт бы их драл, накрывают себя шкурами, и всё начисто сплывает с них, как с гуся вода.

— Ничего! — крикнул Грицько. — Лей на уступ! Приказ воеводы!

Через минуту явился Коструба и несколько слуг с соломой.

Четыре котла один за другим были вылиты на уступ башни и образовали на прорубленном полу большую лужу. Это не произвело впечатления на чехов, поскольку увеличивалась только жара. Но вот вслед за дёгтем полетели большие охапки горящей соломы, и в тот же миг весь дёготь охватило огнём.

Тщетно старались чехи затоптать его коваными сапогами. Смола горела, быстро нагревая латы и железную обувь. В толпе молчаливых, спокойных бойцов раздались проклятья, крики, быстро перешедшие в рёв и вопли. Стена огня отгородила тех, кто был в галерее, от тех, кто лез ещё по лестницам или шёл по мосту. Балкон опустел вторично. Кинулись было бежать и те, кто оставался в галерее, но никто не отважился ступить в огонь… И тут насели на них русские ратники…

А с третьего яруса тем временем струями лились дёготь и смола, и вскоре огненная река стала переливаться через остатки заборола и охватывать лестницы. Оставшиеся в шопах и на помосте чехи поняли, что спасения для их товарищей уже нет. И ровным шагом, отбросив уже ненужные воловьи шкуры, направились назад в лагерь.

А ратники свели бледного и смертельно усталого воеводу с башни и подали ему чарку мёда. Однако, прежде чем принять её, он вбил свой до рукояти окровавленный рыцарский меч в землю, устремил взор к небу, опустился на колени и предался тихой молитве. Встав, он велел позвать Андрия.

Приступ был отбит.

XXIII

Из жерл замковых пушек снова полетели огромные ядра, и громоподобный грохот возвестил миру, что волна штурмующих отхлынула. Застонали гужи пороков, и снова посыпались камни на ту сторону рва в поредевшие ряды. В ответ на это из Подзамчья отозвались рога, протрубившие отступление. Окровавленные, израненные и обожжённые шляхтичи отошли.

Только теперь защитники замка почувствовали усталость. Только теперь заболели синяки, защемили раны, наступил голод. Преобладала всё-таки усталость, и как только люди Монтовта пришли сменить товарищей, ратники улеглись вповалку под заборолами, на ристалище, в крытых галереях стен и башен и даже на лестницах. Грицьку, задумавшему под прикрытием самострелов и пушек уничтожить помосты, пришлось использовать ратников Монтовта. Вооружившись топорами и баграми, они разрубили скрепы и разорвали вязанки прутьев и камыша. Потом повылавливали балки и отнесли их обратно в замок, а прутья оставили во рву, доверху заваленном мертвецами. Юрша приказал их не трогать, зная, что среди убитых есть знатные люди, за которыми должны прийти парламентёры. Тогда, рассчитывал он, можно будет сразу почистить и ров.

Оборону замка воевода поручил на целые сутки Монтовту, чтобы в какой-то мере утешить старика за то, что он не был допущен отбивать приступ. Убедившись, что он не только не лишний, а равноценен воеводе, Монтовт очень обрадовался и до самого вечера отдавал распоряжения: чистить стены, отмыть от крови лестницы, подсчитать и похоронить мёртвых, перевязать раненых. Он же велел отнести Андрия в его комнатушку и послал к нему Горностая.

Городовая рать понесла значительные потери: двести ратников убитыми, преимущественно в бою с чехами у главной браны, и вдвое больше ранеными. Таким образом, почти одна треть выбыла из строя. Однако, глядя на груды тел шляхтичей, рыцарей и челяди у рва, в воде и под заборолами, Монтовт успокоился. Поляки потеряли убитыми и ранеными гораздо больше, чем осаждённые.

— Не скоро захочется шляхте снова получить такую взбучку! — обратился он громко к Горностаю, прежде чем тот ушёл к Андрию.

Юный богатырь спал, на его побледневшем лице лежала печать смертельной усталости. С завистью поглядев на исцарапанные руки и окровавленное оружие товарища, Горностай подумал: «Когда-нибудь меня спросят: что делал я в Луцке? Я отвечу: щупал замковых кур!»

Усевшись около спящего, он взял меч товарища и принялся старательно стирать с него кровь. Горностай понимал, что лишь крайнее истощение не позволило Андрийке заняться его чисткой, прежде чем лечь. После меча пришла очередь шлему, латам и, наконец, щиту, и тут он просто ахнул. Удары врага согнули сталь по многих местах ожерёлка так, что требовался молоток опытного оружейного мастера. Щит был просто весь изрублен и представлял собой какую-то бесформенную массу кожи и железа.

Горностай взял ожерёлок, шлем и понёс их старому Савве — их лучшему оружейному мастеру.

Старик внимательно осмотрел все изъяны и тотчас взялся за молоток.

— Сокол ясный, — сказал старик, — настоящий наследник рода Юршей! Уже теперь рубится не хуже дяди. Видишь, вон там на столе ожерёлок воеводы? Точнехонь— ко родной брат этому. Щит, говоришь, порубленный?

— Истерзанный, как тряпка, чем бабы моют полы! — воскликнул Горностай.