Сумерки

Не мешкая больше, Грицько помчался во весь дух вперёд, чуть не загубил коня, переправляясь через взбухшую Вишню, и вскоре, миновав Мостище, приблизился к широко разлившемуся Сану. И вот, когда вдалеке показался наконец высокий, укреплённый башнями замок, Грицько подумал, что на другой день ему, наверно, удастся встретиться с боярином. Он знал, однако, что мужицкие ватаги держатся в холмистой местности, на восток же от Перемышля была равнина. Поэтому Грицько свернул с дороги направо, на север, в село Негрибки. Село стояло на самом краю ратного поля, в прошлом много раз обагрявшегося татарской, венгерской, польской и русской кровью. Грицьку неведомо было славное прошлое села, он знал лишь, что там немало холмов, за ними бор, а далее лесистые пригорки и тёмные овраги тянулись до самого каменного столба. У столба он и рассчитывал застать если не самого боярина, то хотя бы его дозор.

Как описать, однако, удивление Грицька, когда за переправой через стремительный Вигор он не нашёл в селе ни живой души. По усадьбам бродили одни голодные собаки, ни мужиков, ни женщин, ни детей на улицах не было видно.

«В чём дело? — спрашивал он самого себя, не понимая, что могло случиться. — Хаты целые, следов пожарищ незаметно, значит, враг не приходил, мора тоже, видать не было». И вдруг грудь путника наполнилась необычной тревогой. И он погнал коня во весь опор в лес, всё дальше и дальше, всматриваясь, когда же наконец на горизонте тёмно-синего неба появится высокий каменный столб. Влажные ветки стегали по лицу, колючки рвали одежду, литовский конь, не привыкший к лесистой местности, с трудом переходил овраги и без конца спотыкался, ко Грицько не щадил его. Вот он выехал из лесу на дорогу, по которой не так давно скакал отряд Зарембы к своей погибели. И вдруг увидел красное зарево. Правда, оно было едва заметным, точно небольшое пятно на горизонте.

— Это Горохов хутор! — всплеснув руками, воскликнул Грицько.

Горохов хутор находился в глубоком овраге между Княжичами и Перемышлем. Хат в нём было две или гри, и полыхали они ещё с вечера, да так, что на запад от Мостищ за кровавым заревом не видно было и лупы. Теперь же среди зелени лесов рдели лишь угли. Налево, на высоком кургане, дрожал в мареве каменный столб,

В страшном беспокойстве Грицько пустился в ту сторону. Галопом проскакал балку, в которой ещё белели растасканные волками и воронами конские кости, и стал подниматься на холм.

Вдруг послышался резкий окрик:

— Стой! Кто таков?

И в один миг с десяток людей окружило всадника.

— А, это ты, Грицько? Спешивайся, дальше не поедешь! — прозвучал знакомый голос.

— Коструба! — воскликнул Грицько, узнав товарища. — Где боярин?

— Либо ещё в шляхетском пекле, либо уже на небе.

— Как? Что ты городишь? Он гибнет, а вы тут…

— А мы тут! — ответил Коструба. — Потому он и гибнет, что мы тут, и мы тут потому, что он погиб.

— Шутить вздумал! — заревел он на Кострубу, но тут же осёкся, увидев мертвенно-бледное лицо товарища.

— Ну как же, мне сейчас до шуток! — ответил он, стараясь оставаться спокойным. — Мы все стали шутниками— просто страх, даже вот по лесам прячемся, как лешие, пугать людей.

— Сколько же вас?

— Все тут!

Грицько отшатнулся.

— Как все? Две тысячи человек? — спросил он удивлённо. — Боярин погиб, а вы здесь, в лесу, пугалами засели. Как это понимать?

Мужики, которых к этому времени собралось несколько десятков, молчали, потом Коструба, проведя рукой над лесом в сторону юго-запада, сказал:

— Вот ответ на твой вопрос.

Над лесом розовело. По слабому зареву в небе поначалу казалось, что всходит луна, но зарево ширилось, багровело, пока весь горизонт не залился кровью.

Долго-долго смотрели мужики в ту сторону и только время от времени глубоко вздыхали.

— Пожар! — процедил Грицько сквозь зубы.

— Княжичи и Корманичи горят! — ответил Коструба. — Это Зарембина работа. Мстит!

— А боярин?

— Погиб! Враги схватили, как мы когда-то Зарембу.

— Погиб! Погиб! — подтвердили мужики. — Царство небесное герою! Большой был человек. Не предал нашего брата, даром что боярин.

— Что ж, и среди бояр бывают настоящие люди, и среди князей тоже! — подтвердил Коструба. — Беда только в том, что не все идут с народом!

— Не к лицу бабке девичьи пляски… — заметил кто-то.

— Ну, на привычку есть и отвычка. Бык, да и тот отвык, коли кнутом его, так и боярин! — крикнул Грицько. — Дай-ка поесть, и расскажите, что у вас стряслось. Должно быть, что-то страшное. Что бы-ни было, рассказывай, Коструба! Ты тут самый понимающий;

— Как же, понимающий, только сейчас у черта под хвостом больше ума, чем у меня в голове. Ну-ка, дайте ему, хлопцы, поесть, а я расскажу обо всём.

Грицько уселся под столбом и принялся за хлеб и сыр, а Коструба за рассказ о том, что произошло в эти последние дни.

— Ты, брат, знаешь, что мы вырезали весь отряд каштеляна, так что от него не осталось и следа. Только Зарембу оставили в живых и заперли в старой кузне у замка. Но он, сукин сын, видать, знается с нечистым, потому, хоть мы и стерегли её ратниками, на другое утро и духу его не осталось в кузне…