Сумерки богов

Говорят, что тот, кто ничего не удерживает, как раз всем и обладает. В философском смысле звучит довольно красиво, но только в философском… Надо сказать, я в своей жизни никого и ничто не удерживал, – видимо, потому ничем и не обладаю, и никакой особой красоты в том не нахожу. Иногда по наивности мне казалось, что если судьба наказала тебя разок- другой, то потом она непременно должна побаловать. Возможно, я заблуждался на её счёт. Ничего она мне не должна и, судя по всему, баловать меня не собирается. Надо бы хорошенько об этом поразмышлять, тем более что впереди у меня почти десять часов полёта, где никто не потревожит мои рассуждения в этих дебрях.

* * *

Видимо, из-за дождя самолёт задерживали, и у стоек регистрации выстроилась длинная очередь.

– Почему не начинаете регистрацию? – спросил я у стандартно красивой девушки в лётной форме, сидящей за стойкой.

– У нас проблема со взлётно-посадочной полосой.

– Какая?

– Ливень. Вся полоса забита самолётами, готовыми к взлёту, – девушка сочувственно улыбнулась и добавила извиняющимся тоном: – Боюсь, мы не сможем вовремя подняться в воздух.

Аэропорт быстро заполнялся людьми и был похож на взвинченный улей. В центральном зале чувствовалось напряжение, со всех сторон доносились возбуждённые возгласы и детские крики. Обеспокоенные пассажиры с плоскими чемоданами и выпуклыми сумками толпились во всех залах ожидания, проходах, во всех коридорах, ресторанах, во всех мыслимых и немыслимых закутках, в магазинчиках с детективными романами, сувенирами и водкой. Люди собирались в кучки, потом разбредались в разных направлениях и вновь собирались у информационных табло в надежде увидеть на нём светящуюся надпись: «Посадка».

Я же, как бравый солдат или странствующий рыцарь, долго бродил по разным дорогам, купил какую-то книжицу с кричащей обложкой и встал у огромной стеклянной стены. Ветер завывал на разные голоса. Дождь лил с такой силой, что, кроме расплывчатых огней прожекторов и размытого силуэта самолёта, похожего на Ноев ковчег, ничего невозможно было разглядеть. Стекло серебрилось переливчатыми стекающими струйками. Тут же, рядом со мной, в эту темноту, напоённую дождём и ветром, вглядывалось множество глаз, утомлённых ожиданием.

Спустя несколько мгновений позади я услышал какое-то шарканье и оглянулся. Передо мной стоял высокий сутулый мужчина, напоминающий худого тюленя в дорогом обтягивающем костюме.

– Летите один в тёплые края, к игуанам в гости? – непринуждённо спросил мужчина, словно был моим знакомым. Голос у него оказался сильным, низким и довольно уверенным.

Вместо ответа, я лишь утвердительно кивнул головой, явно показывая, что не расположен к разговору.

– Жаль, что рейс задерживают, но, как говорится, плохая погода – это ещё не несчастье, – не обращая внимания на мою реакцию, продолжал он. – Кстати, на втором этаже есть неплохой ресторанчик, не составите ли мне компанию?

Вопрос повис в воздухе. Я посмотрел на мужчину, не совсем понимая его. Холёное лицо, бледно-голубые глаза, на вид лет тридцать пять – тридцать шесть, то есть одного со мной возраста, но почему-то он говорил со мной так, будто бы великодушно оказывал мне своё покровительство. Я сделал нетерпеливое движение, собираясь уйти, он это заметил и поспешно сказал:

– Не подумайте ничего такого, я в том смысле, что дорога объединяет, не так ли?

– Пожалуй, вы правы, – нехотя согласился я, покачался на подошвах, скептически скривился, но принял приглашение. В такие моменты можно посмеяться над собой.

Пока мы поднимались по эскалатору, он как бы между прочим заметил:

– Хочу рассказать вам одну историю.

– Простите? – я сделал вид, что не понял этого несчастного, ибо на ипохондрика он не был похож, а счастливые люди не торопятся рассказывать истории первым встречным незнакомцам в аэропорту.

– Видите ли, я узнал вас, – он небрежно поклонился. Казалось, он наслаждается звуком собственного голоса. – Вы – писатель.

– И что же? – спросил я, в душе надеясь, что он воздержится от порицаний или восхвалений моих скромных трудов.

– Я читал ваши книги… – он немного помедлил, – недурно, весьма недурно, и даже похвально. Вы знаете своё дело; я бы даже сказал: у нас с вами есть нечто общее.

Ну вот, нате вам. Моя голова тут же болезненно заныла. Я решил не задавать вопросов, искренне мечтая, чтобы он от меня отстал. Но не тут-то было!

– Вам нравятся ваши книги, господин писатель?

Этот вопрос я тоже предпочёл оставить без ответа, потому что, признаюсь, временами занимался самоуничижением, жалел о написанном, ругал себя и жаждал всё уничтожить. Правда, когда писал, то порой парил где-то в поднебесье и почти чувствовал себя писателем.

– Видите ли, уважаемый, мне кажется, что люди искусства, равно как и представители пишущей братии, лгут, что якобы недолюбливают свои творения, – довольно бесцеремонно продолжил мужчина. – Если бы это было так, то они бы их уничтожали, да и всё. А нет же. Они их берегут, потому что любят, как самих себя, потому что в них есть частичка их самих. Что скажете?