Сумерки божков

А Сила наблюдал его с каким-то влюбленным презрением и сопел, сквозь жиры свои, утираясь красным фуляром:

— Отстань… упаточил… Невидаль, подумаешь: мудрено тебя поддеть!

— Эх, Сила! Опоздал ты родиться!

— Да уж не знаю-с, опоздал ли, поспешил ли, а только, что, пожалуй, ты прав: действительно, не ко времени-с… Как-то… не то-с!

— При царе Алексее Михайловиче какой бы из тебя Стенька Разин вышел! ^[341]

Сила Кузьмич улыбался, утирался фуляром и говорил:

— Стенькою Разиным нас, волжан, не оконфузишь… В каком же русском человеке-с нет кусочка — от Стеньки Рази-на-с? Я с генерал-губернатором нашим однажды о русском человеке беседовал… по душам-с… Умное слово от старика слышал-с.

— Да — ну?!

— И очень. По его мнению, у русского человека только и есть на выбор две стоящие дороги: либо в генерал-губернаторы, либо — Стенька Разин-с.

— Мысль!

— И цельная, сударь ты мой. «Верьте, — говорит, — Сила Кузьмич, почтеннейший, — даже о самом себе вам скажу: не будь я генерал-губернатором, то желал бы быть Стенькою Разиным… Ибо, — говорит, — когда в корпусе был, то большие задатки к тому чувствовал… Что меня пороли за то, и пересказать вам не могу, — говорит».

Берлога хохотал. Сила Кузьмич прихлебывал свое неизменное красненькое и говорил:

— Я же, ежели угодно вам знать-с, скажу тебе, Андрей Викторович, что, может быть, даже и большинство горестей наших российских оттого происходит, что мы, россияне, пути-то эти — выборы свои — перепутали.

— То есть?

— Да — иному бы распрекрасно было в Стеньках Разиных орудовать, а он, глядь, в генерал-губернаторы затесался. Другому любое бы дело — в генерал-губернаторах сидеть, ан в Стеньки Разины идти приходится.

— Ну а как же сам-то ты, Сила?

— Что же я-с? Человек не молодой-с. Живем-с. Не горюем-с.

— Однако ты ни по той, ни по другой линии не вышел: ни Стенька Разин, ни генерал-губернатор.

Сила Кузьмич Хлебенный загадочно щурился и еще загадочнее произносил:

— Да ведь ежели кто — ни по одной-с, тот, может быть, по обеим-с?

Этот человек любил и умел брать власть. Вернее сказать, — всякое общественное или даже просто коммерческое, промышленное дело, к которому он прикасался, не замедляло превращаться в местную силу с организацией властною и зубатою, — в своего рода автономию, не гонящуюся за юридическим признанием, потому что ей довольно своей фактической победы. Влияние и обаяние Силы Кузьмича Хлебенного было громадно не только в городе, но и во всей области. Официальная власть искала с ним союза в самые трудные, серьезнейшие минуты, которые переживал край. Ни для кого не было тайной, что лет пятнадцать тому назад — в жестокие беспорядки, вызванные голодом и холерою, Сила Кузьмич, еще молодой человек, — ему тогда и сорока лет не было, — оказался негласным диктатором области. Пред ним совершенно стушевался тогдашний начальник края. Он обратился в пешку, безропотно утверждавшую все, чего Сила Кузьмич желал и требовал, и в одном лишь Силе Кузьмиче свое спасение чаявшую. Генерал-губернатор только подписывал да конфирмовал, но от Силы выходили предписания и циркуляры. Сила двигал войска, Сила сменял и отдавал под суд чиновников, Сила наполнил тюрьмы арестованными, Сила направлял экзекуции. Диктатор он был крутой, жестокий. Несколько смертных казней того времени городская молва приписывала исключительно его настоянию, но наверное того никто не знал. Спрашивали его самого. Сила утирался фуляром и отвечал двусмысленными афоризмами — вроде:

— Который человек влюбляется в виселицу, тот на ней и будет-с…

— Было бы на чем повесить человека, а за что — всегда найдется…

Однажды на журфиксе у генерал-губернатора зашла речь о смертной казни, которая тогда была еще большою редкостью в России, о тяжкой нравственной ответственности, принимаемой на себя администратором, когда он утверждал смертный приговор. ^[342]

— А, должно быть-с, это очень интересное чувство — подписывать смертный приговор? — задумчиво произнес Сила Кузьмич.

Внук мужика и сын раскольника, он сохранил наследственную ненависть к дворянам и духовенству. Промышленник и торговый человек сильной воли и широкой инициативы, он скоро разочаровался в союзах капитала с бюрократией, запрезирал всякое начальство и ушел — понемногу перелился — в либеральную фронду. Пристал было к земству и вцепился в идею всесословного сплочения. Но — пришла пора искусственных подъемов промышленности, оргия спешного заводостроительства и торжествующего протекционизма Сила призадумался и, отвернувшись от земства как великой безнадежности, нащупал новый путь: принялся исподволь организовывать именитое купечество в капиталистическую оппозицию. Как раз приближалось столетие торговой фирмы Хлебенных. В связи с недавними услугами Силы Кузьмича по укрощению беспорядков, правительство желало наградить его дарующим дворянство Владимирским крестом. Сила Кузьмич демонстративно отказался:

— Купцом я родился, купцом и помру-с.