Сумерки божков

— Пожалуйста, без сожалений! Жалки не мы, бессонные, а те, кто в состоянии спать после «Крестьянской войны» с Берлогою и Наседкиною. Ах, дети мои! какой день! Душа трепещет от слез и радости. Я десятки раз переходила сегодня от рыдания к смеху, от ужаса к райским восторгам. Вы чувствуете мои руки? они горячи, как огонь. А в театре они были холоднее льда. Мы победили, дети мои, мы победили! Вы, Лиза, вы, Берлога, и в вас — обоих — может быть, немножко я! О, Лиза! в вашем успехе растаяли сегодня, по крайней мере, десять лет моей жизни! Я помолодела благодаря вам, — и чрез вас намерена теперь еще долго-долго жить в искусстве… Милые! разве можно, разве не стыдно проспать экстаз победы? Поедемте! я уже подговорила Нордмана: он будет с нами.

— Ах как хорошо! как хорошо!

Наседкина даже захлопала в ладоши.

— По крайней мере, поговорим между собою, справим свой праздник — как следует, — по душе и от сердца, без свидетелей; тесным, дружеским творческим кружком. Сегодня — наша ночь и да здравствует наша ночь! Такие не часто будут выпадать нам на долю. Не каждый день будут приходить к нам Нордманы, не каждый год будем мы получать от них «Крестьянскую войну»…

Берлога сразу стал угрюмым.

— Еще кто знает, — пробормотал он, — не в последний ли раз мы исполняли ее сегодня.

Наседкина с ужасом взялась за голову.

— Не говорите! не говорите! Об этом страшно даже подумать.

Светлицкая недоверчиво усмехнулась.

— Сплетни Лели Савицкой, разозленной, что ее отставили от должности с пенсией, но без мундира…

— Нет, Светлячок, Сила тоже говорит, что дело наше неважно. Генерал-губернатор предупредил Лелю, что — в случае какого бы то ни было недоразумения из-за «Крестьянской войны» — он примет сторону против нас. А между тем — Сила слышал — обуховцы собираются сделать в Думе запрос, по какому праву Елена поставила «Крестьянскую воину» без разрешения.

— Чьего? — изумилась Светлицкая.

— Городской театральной комиссии.

— Тринадцать лет служу в театр Савицкой — и впервые о такой комиссии слышу.

— До сих пор она существовала только на бумаге, ну а теперь, как видно, добрые люди рассчитывают сунуть нам ее, как палку в колесо…

Глаза у Светлицкой были глубокие, внимательные.

— Вы почитаете эту угрозу серьезною?

— Как всякую, когда в искусство врывается повелевающий и проверяющий хам.

— Ой какое словечко в устах социалиста!

— Разве социализм обязует мириться с хамством? Напротив, велит истреблять его до корней его. Хам — буржуйная сила, хамство — буржуйное наращение. В социалистическом равенстве, как в утопии апостольских братьев, которых мы сегодня изображали, ни хамов, ни хамства не будет.

— Но покуда и они, и оно есть, — засмеялась Светлицкая, — надо от них бежать и укрываться… Поедемте-ка, поедемте ко мне!

— Да — что же мы у вас делать будем? Поздно.

— А вот именно — укроемся, маленьким кружком избранных, от хамства и проведем час в радости, — сами по себе — как следует людям умным, талантливым и свободным…

— Вино-то, по крайней мере, есть ли? А то я отсюда захвачу…

— Не трудитесь. Виноградного сока — сколько угодно. А, быть может, найдутся и виноградные листья…

— Зачем? Кавказские голубцы тушить?

— Нет, — увенчать победителя и победительницу. Вы же сами говорите, что Лиза понимает вас только в венке из виноградных листьев.

* * *

Сила Кузьмич Хлебенный взялся довезти Аухфиша до типографии, где печатался «Почтальон». Старый журналист давно уже отвык ложиться спать без того, чтобы хоть мельком не взглянуть на готовые к печати полосы выходящего номера. Ехали в покойной, приятно зыбкой карете, и оба молчали, в темноте экипажа почти невидимые друг для друга, погруженные — каждый — в свои думы, напитанные впечатлениями недавних эмоций.

— Да-с, — шумно вздохнул Сила, — да-с… хорошо… Весьма даже увлекательно-с. А все-таки, ежели по правде-с… Не то!..

— Вы думаете? — тревожно оторвался от мыслей своих Аухфиш, — вы думаете, что Нордман сделал не то?

— Нет-с, этого я не дерзаю… Сам-то Нордман, кажется, сделал аккурат то, на что рассчитывал, что следовало ему сделать, и сколько ему его искусство позволяло-с: мастерски потрафил, куда наметил, — в самую точку-с. Но не ко времени нам оно. И не к месту-с. И из его того у нас — большое не то выйдет-с. Вроде как бы речь праведника на площадях Содома и Гоморры-с. Я его, вашего Нордмана, сейчас не иначе, как за ангела чистого, почитаю-с. Ну а мы, грешные, черти не черти, но не так чтобы уж очень далеко от них ушли-с.

Он долго молчал.

— Эта мамаша его-с — для меня — какой-то аллегорический зверь-с, будто из Апокалипсиса…^[362]

— Скажете! Язычок у вас, Сила Кузьмич!

— Право, аллегорический-с… Словно она — не одного Нордмана мамаша, но всех-с, кто ныне на Руси посягает-с… вот как посягнул Нордман-с. Вы ведь согласны-с, что он посягнул?

— И еще как!