И другое. Стоитъ ли вообще послѣ свершенія ставить вопросъ объ обоснованности совершившагося. Не заслуживаетъ ли такая постановка ироническаго отвѣта: Da kommt ein Philosoph herein und sagt, es mussf so sein. Но во первыхъ, и въ совершившемся стоитъ разбираться, хотя бы для того, чтобы попытаться усмотрѣть еще только имѣющее совершиться, — а вѣдь и это иной разъ удается «философамъ». Во вторыхъ, даже, если они лишь послѣ дѣла объясняютъ его неизбѣжность, то и здѣсь еще остается для творческой мысли большая задача — выявить, въ чемъ именно она заключалась. Конечно, нѣтъ ничего назойливѣе простого возведенія факта къ необходимости. Но если возведеніе происходитъ адэкватно дѣйствительности, то этимъ вѣдь впервые обнаруживается ея смыслъ.
И наконецъ третье. Постановка вопроса еще не означаетъ положительнаго на него отвѣта. И поиски неизбѣжности могутъ оказаться имѣющими ту цѣнность, что приводятъ къ сомнѣнію въ ней или даже къ ея отрицанію. Я не задаюсь цѣлью отвѣтить на эти вопросы, достаточно ихъ поставить.
Была ли обречена на военное крушеніе передовая страна современнаго — недавняго культурнаго міра.
Ближайшее разсмотрѣніе вопроса приводитъ къ его расчлененію. Должна ли была Германія потерпѣть крушеніе на войнѣ, такъ именно сложившейся (въ смыслѣ распредѣленія сторонъ); должна ли была война такъ (въ этомъ отношеніи) сложиться; была ли вообще неизбѣжна война.
Беря войну сложившейся съ смыслѣ распредѣленія сторонъ такъ, какъ она сложилась, можно ли считать предустановленнымъ пораженіе Германіи. Война сложилась такъ, что Германія была во главѣ европейской коалиціи, являясь единственной подлинной творчески — культурной, мощной державой въ ней — противъ коалиціи всѣхъ остальныхъ европейскихъ и внѣевропейскихъ державъ. Европейская коалиція противъ коалиціи европейско-міровой; одна великая держава противъ союза всѣхъ другихъ. Собственно такъ поставить вопросъ уже значитъ на него и отвѣтить.
И дѣйствительно непосредственное чувство во время войны такой отвѣтъ и подсказывало. Первые дни, когда къ Россіи и Франція присоединилась еще и Англія — не охватило ли всѣхъ ощущеніе рока: Англія и Россія какъ совмѣстные противники. Впослѣдствіи могло оказаться, что съ Россіей было легче справиться, чѣмъ съ Франціей; душой сопротивленія, руководительницей и вмѣстѣ съ тѣмъ главнымъ орудіемъ была именно Франція. И все же въ томъ первоначальномъ чувствѣ, что Германіи не справиться съ сочетаніемъ Россіи и Англіи — была нѣкая сверхъэмпирическая правда. Неопредѣленно всасывающая безкрайняя податливость и непреодолѣваемость Россіи и цѣпкая упорно неподдающаяся энергія Англіи — непреодолимымъ было именно это сочетаніе противоположностей. Нельзя приспособлять единую борьбу къ противникамъ, столь противоположнымъ; нельзя одновременно считаться съ совмѣстными столь противоположными опасностями: быть всосаннымъ и раздробленнымъ; съ задачами — подорвать и не утонуть. Длительное приспособленіе къ столь противоположному едва ли вмѣщаемо въ единую систему борьбы.
Бывали періоды, когда извнѣ, — по крайней мѣрѣ не спеціальному глазу — побѣда Германіи стала казаться неминуемой. Можетъ быть, дѣйствительно бывала она чрезвычайно близка — такъ часто совершала Германія невѣроятное и вызволяла своихъ союзниковъ изъ тягчайшихъ бѣдъ, обнаруживала силы, когда казалась истощенной, выходила съ торжествомъ изъ положенія, которое казалось вело къ ея уничтоженію; столько разъ in hӧchster Not находила выходъ и даже торжество, что стала казаться непобѣдимой. Но никогда — кромѣ, можетъ быть, самаго начала войны — не казалась германская побѣда просто возможной; всегда она представлялась таковой лишь въ силу и въ связи со сверхчеловѣческимъ напряженіемъ. Поэтому кажется правильнымъ сказать, что если бы даже Германія побѣдила, — все же въ общихъ линіяхъ того распредѣленія силъ, по которымъ сложилась война — лежала предопредѣленность ея пораженія.
Но неизбѣжно ли было то самое распредѣленіе силъ, при которомъ Германія со своими спутниками имѣла противъ себя всѣ державы Европы и внѣ Европы.