Сумерки мира

Желающих, как правило, не находилось.

А через три четверти века все прочно позабыли и о жутком шамане с его странным племенем, и о людях, ушедших вслед за Чистыми Пустотниками в поисках выхода из этого мира, ставшего для них чужим.

Бесы скрылись в Пенатах Вечных, Пустотники Меченые Зверем умирали или продолжали скитаться в одиночестве, Скользящие в сумерках и Перевертыши спорили из-за будущего и все никак не могли его поделить; годы шли неспешной вереницей, и наконец подошел тот черный год, когда наставник Гударзи сообщил наставнику Фарамарзу о появлении в Калорре Бледных Господ, а Солли и Морн с ужасом смотрели на горящего под лучами солнца Орхасса, привязанного к столбу.

Пришел год Уходящих за ответом…

7

– Айя, господин!… Господин!…

Маленькая Юкики, запыхавшись от быстрого бега, в нетерпении пританцовывала у задернутого полога шатра. Она была всего лишь пятой женой великого жреца Маарх-Сату, что значит «Голос Отца», и ей не полагалось без разрешения входить в шатер престарелого мужа. Свежие новости щекотали молодой женщине небо, и она еле-еле дождалась хриплого, неопределенного голоса из ковровой глубины.

– Что там, Ю?…

Юкики переступила толстую складку порога и замерла у входа. Жрец Маарх-Сату сидел у дальней кошмы в позе созерцания. Его седые космы выбились из-под головной повязки, падая на раскрашенное лицо. Он чуть горбился, и руки жреца прятались в широких рукавах тяжелого ватного халата. Неподвижность его была сродни неподвижности древнего идола.

Юкики вздохнула и осмелилась начать.

– Гость, мой господин! Странный гость – сам пришел, один, пить не просит, есть не просит, тебя просит… Говорит – в Мелх не войду, буду у колодца жреца ждать. А не захочет идти – передай это…

Юкики вытянула перед собой руку, еще не набравшую полной женской округлости, и разжала пальцы.

На ладони лежала монета. С выбитым чеканным профилем в узком зубчатом обруче.

Согдийский феникс. Древний и потертый.

Слишком древний.

Жрец Маарх-Сату медленно встал, разгибая хрустящие колени, и вышел из шатра, не говоря ни слова. Юкики смотрела ему вслед, и губы ее беззвучно шевелились.

– Ай, господин… мой господин… Гость – тоже господин… только совсем плохой… бледный-бледный… Есть не просит, пить не просит… Зачем пришел?

Маленькой женщине почему-то хотелось плакать.

8

– Ты, Тидид?

– Я, Марцелл…

– Ну что, открыли Дверь?

– Открыли, бес…

– И что за Дверью?

– Бездна, Марцелл. Оттого и не ушли. Остались…

– Побоялись в бездну шагнуть?

– Не в бездну. В Бездну! И только так. Но не побоялись. Шагнули. Чистые шли первыми. Я и другие – за ними. Скоро все люди станут такими, как мы.

– Как я?

– Как ты. Я теперь вечен, Марцелл.

– Как Изменчивые?

– Как они. Я меняю облик, Марцелл… И многое другое.

– А где тень твоя, Тидид?

– А зачем мне тень, Марцелл?

– Луна в глазах твоих… Где твой рассвет, Тидид?

– А зачем мне рассвет, бес?

– Хорошо, пусть так. А остальные? Те, кто не пойдет?…

– Горе всем остальным, Марцелл!…

– Ты говорил мне раньше, согдиец, что я – мертв. Теперь я – жив. Ты раньше тоже был жив. Теперь ты – мертв.

– Ты вечно жив, Марцелл. Я – вечно мертв. Есть ли разница?!

– Не знаю. Зачем пришел? Опять за мной?

– Нет. За людьми пришел. За твоими людьми. Пусть уйдут со мной. К Двери.

– Нет.

– Да…

…Сгорбившись, старый жрец смотрел, как худой человек, не оборачиваясь, не отбрасывая тени, идет между кибитками, растворяясь в сумерках.

Потом жрец перестал горбиться. Он устало стянул головную повязку вместе с седым париком и вытер ею потное раскрашенное лицо.

9

…Вот и случилось то, чего боялся я и во что не хотел верить, пряча голову в горячий песок сиюминутности…

Я не знаю, кем ты стал, упрямый Тидид, но ты получил все, к чему стремился. Все – и с лихвой, и зависть захлебнулась полученным… Не дорого ли плачено, Тидид?! Жизнью своей оплатили вы, ушедшие и вернувшиеся, новое могущество, потому что живые не должны уходить – и возвращаться.

Девятикратные тоже умеют возвращаться, но – утром. Утром, с рассветом, а не в ночи, после заката, как воры… Вы отбросили жизнь свою вместе с тенью, потому что солнце не хочет больше видеть вас, только сами вы вряд ли понимаете это. Ты смеешься, Тидид, ты разводишь руками, речи твои разумны – но они холодны, и от голоса твоего несет тлением!… Так что разница между нами все же есть…

Ты пришел за людьми. Ты хочешь увести Бану Ал-Райхан, увести к бездне. Ты желаешь им добра, ты хочешь всех сделать такими, как ты сам, ты всех хочешь сделать такими…

Мертвыми.

Нет, ты не скажешь им этого. Ты и себя не считаешь мертвым. Но я-то чувствую правду, и я – боюсь! Я, бес, бессмертный, которому никто и ничто в этом мире не в силах причинить вред, – я боюсь! Потому что не знаю, что могу я, вечно живой, противопоставить тебе, вечно мертвому?! Я не нахожу ответа на свой вопрос, и страх охватывает меня, сжимая вечно молодое сердце липкими старческими пальцами. Ибо ты, Тидид, знаешь, зачем пришел, и знаешь, что тебе делать, а я – не знаю.