Сумерки в полдень

И все же то была необычная война, как необычным было и взаимное ожесточение. Любая война встарь означала конфликт межгосударственный, внешний, Пелопоннесская же война — первый образец массовой гражданской войны.

Афины и Спарта были оплотом, символом, наиболее полным выражением двух основных форм полисной государственности — демократии („власти народа“) и аристократии, или олигархии („власти лучших“, или „главенства немногих“)[1]. В любом из городов существовали приверженцы того и другого способа правления, соединявшиеся в непримиримо враждующие группировки, или партии, и эта вражда оказывалась сильнее любви к родине: аристократы в государствах демократических и демократы в аристократических неизменно вступали в тайный сговор с врагом, становились предателями.

Самые глубокие и важные основы жизни заколебались, и уже современники сознавали это в полной мере. Фукидид пишет:

„...Раздоры между партиями происходили повсюду, демократы призывали на помощь афинян, олигархи — лакедемонян“. В мирное время к тому не представлялось возможностей, война облегчала и оправдывала все, превращаясь в насильственную наставницу, которая учит не считаться ни с чем, кроме как с требованиями текущей минуты. „...Общепринятое значение слов было извращено. Безрассудную отвагу стали считать храбростью, мудрую осмотрительность — трусостью, ...в слепом усердии видели главную обязанность мужа, в разумной неторопливости — благовидный предлог для уклонения от обязанностей. Вечное недовольство считалось вернейшим залогом надежности, ...коварство называли проницательностью, а если кто пытался бороться честно, его упрекали в нарушении дружеского долга и в страхе перед противною стороной.“

Партийные связи ставились выше родственных, потому что товарищи по партии были всегда и безусловно готовы на все и еще потому, что самые связи и доверие скреплялись не честными и согласными с законом целями, но своекорыстными умыслами против существующих законов, иначе говоря — соучастием в преступлениях. Примирялись враждующие лишь для вида: выжидали удобного момента и тут же наносили удар...

„...Источник всего этого — жажда власти, вырастающая из корыстолюбия и тщеславия... Люди из обеих партий, становясь во главе государства, высказывали мысли самые благопристойные: одни толковали о равноправии всего народа, другие — об умеренном правлении лучших граждан, и те и другие объявляли своею наградой общее благо; на деле же они боролись за власть, не стесняясь никакими средствами, шли на любые злодеяния... руководились не справедливостью и не государственной пользой, а только партийными выгодами и пристрастиями... Совесть и те и другие не ставили ни во что... Беспартийные истреблялись обеими сторонами — либо за то, что отказывались принять участие в борьбе, либо потому, что вызывали зависть самим своим существованием. Так в результате междоусобиц нравственная испорченность водворилась среди греков, и простодушье, которое всего более сродни благородству, подверглось осмеянию и исчезло, а на его место явились взаимная неприязнь и недоверие... При этом преимущество обычно оказывалось на стороне людей не особенно дальнего ума...“ Не надеясь на свою предусмотрительность, они рвались напролом, тогда как „люди самонадеянные воображали, будто все точно рассчитано и в грубой силе нет нужды, а потому в конечном счете оказывались беспечнее первых и гибли в большем числе“.