— Но в тех английских колониях, которые до войны принадлежали Германии, их значительно больше. Они добиваются возвращения этих колоний так же яростно, как воссоединения всех немцев в единой Германии.
— Сэр Невиль верит, что и об этом можно договориться.
— Вашему послу хочется договориться, потому что по своим убеждениям он близок к нацистам и хочет угодить им. Дипломаты в Берлине говорят, что Гендерсон не посол английского короля в Германии, а, наоборот, посол Гитлера при английском дворе.
В глазах англичанина мелькнули недовольство и отчужденность.
— Мало ли что говорят, — произнес он укоризненно. — Сэр Невиль с детских лет привязан к Германии — няней у него была немка, учился он в немецком университете, жил в этой стране, в молодости, а молодые привязанности сохраняются на всю жизнь, но он представляет здесь Англию, и только Англию.
— Какую Англию, Хью?
— Как какую? Нашу старую, добрую Англию, как говорят англичане. Разве на земле есть еще какая-нибудь Англия?
— Нет, другой Англии нет, — ответил Антон. — Но еще Дизраэли говорил, что Англия состоит из двух наций — из нации богачей и нации бедных, а интересы богатых и бедных не совпадают, что известно не только социалистам, к которым вы когда-то принадлежали, но и…
— Почему «когда-то принадлежал»? — перебил его Хэмпсон. — Я был социалистом по убеждению и остался им. Наш посол в Москве не называл меня иначе как только «этот молодой социалист» или просто «наш социалист». Своих убеждений при перемене должностей я не меняю.
— Что ж, это хорошо, — проговорил Антон, ободренный неожиданным признанием. — Это очень хорошо, что вы не изменили своих убеждений и мне не надо доказывать вам, чьи интересы — богатых или бедных — представляет ваш посол…
— Это примитивно, мистер Карзанов, — осуждающе произнес Хэмпсон. — Вы, как и мой друг Фил Бест, делите человечество на богатых и бедных и во всем видите только борьбу между ними. Я никогда не соглашался с Филом, не соглашусь и с вами.
— А для кого лучше беззаконие сверху, чем беспорядок снизу? Для простого народа или для богатой верхушки?
— Наивный вопрос! — насмешливо воскликнул Хэмпсон. — Это и ребенку ясно, что беззаконие сверху — это беззаконие против народа.
— Но Гендерсон сочувствует нацистам именно потому, что, как вы сказали однажды, считает «беззаконие сверху лучше беспорядка снизу». Говорил он это?
— Говорил.
— Восхваляя нацистов за «беззаконие сверху», посол выражал чувства и мысли вашей верхушки?
— Он выражал свои личные мысли и чувства.
— Но эти личные мысли и чувства совпадают с мыслями и чувствами вашей богатой верхушки?
— Совпадают.
— Простите за нескромный вопрос, Хью… А с вашими чувствами и мыслями они совпадают?
— Лишний и ненужный вопрос, — сердито отрезал Хэмпсон, взглянув на Антона с явным раздражением: какого, мол, дьявола пристал?
— Нет, вопрос вовсе не лишний, — сказал Антон и, взяв Хэмпсона под руку, притянул к себе. — Вы же не хотите, чтобы нацисты установили свое «беззаконие сверху» во всей Европе?
— В Англии им это не удастся. Им пришлось бы убить, по крайней мере, каждого второго англичанина.
— Они убили сотни тысяч своих противников в Германии, — напомнил Антон. — И ваша готовность умереть не остановит их.
— Не пугайте. Мы не из трусливых.
— Я не хочу пугать. Я только хочу сказать, что одной готовности умереть недостаточно, чтобы помешать им.
Хэмпсон оглянулся по сторонам, словно искал поддержку, порываясь даже уйти, но Антон крепко держал его руку, и в конце концов молодой англичанин согласился, что Карзанов прав: мало возмущаться, надо действовать. Мир в Европе висит на волоске, и сохранить его могут только совместные усилия людей, которые не хотят войны. Пусть эти усилия будут подобны отдельным кирпичам, из которых воздвигаются стены, что могут стать барьером на пути поджигателей. Никто не имеет права спать спокойно, не внеся своего, пусть самого маленького, вклада в создание этого барьера.
Хотя, прощаясь с Антоном, Хэмпсон иронически заметил, что принял русского друга за дипломата, а тот «оказался проповедником», он все же пожал ему руку крепко и многозначительно.
Взволнованный и обрадованный Антон, вернувшись в тот вечер к поезду, зашел в купе Пятова, чтобы рассказать ему о разговоре с Хэмпсоном, но застал там чем-то взволнованного де Шессена и промолчал. А наутро дипломатов рано увезли в Ансбах, где в старом средневековом «бурге» — в этой гористой части Германии почти каждая вершины горы или холма была увенчана «бургом», замком, — для них устраивалось какое-то представление с обедом и ужином. Вернулись они поздно, и Антон встретил Володю лишь на другой день на той же лестнице. Услышав имя англичанина, Володя Пятов нахмурился и, прервав восторженный рассказ Антона, сухо сообщил, что Хэмпсон утром улетел в Лондон на специальном самолете, предоставленном английскому послу Герингом.
— Зачем? — спросил Антон.
— Хотел бы я знать зачем!
— Но ведь весь вчерашний день, как мне сказали, вы провели вместе в Ансбахе. Неужели он даже не намекнул тебе, что его посылают в Лондон? — Антон не мог скрыть своего удивления.
— Нет.