Сумерки в полдень

Двинский, вернувшийся было к своему большому столу, снова подошел к Антону.

— Видишь ли, Курнацкому хочется видеть мир таким, каким тот должен, по его убеждению, быть, — сказал он с усмешкой. — Все, что подтверждает его взгляд, принимается им как бесспорная истина, а все, что противоречит ему, ставится под сомнение или попросту отвергается как не заслуживающее внимания. И, нарисовав картину международных отношений и убедив других, особенно вышестоящих людей, в том, что эта картина правильна, он отбрасывает или игнорирует все, что нарушает его картину.

— Но ведь в такой сложной обстановке возможны большие и быстрые перемены, — предположил Антон.

— Разумеется, возможны! — подтвердил Двинский. — Даже вполне вероятны. Ныне все меняется поразительно быстро.

— Я не военный, — начал Антон неуверенно, — но мне кажется, что даже самый талантливый полководец проиграет сражение, если будет рисовать положение на фронте не таким, как оно есть, а каким ему хочется его видеть.

— Безусловно. И неудачный вояка будет сразу развенчан. В политике это сделать труднее, и любители розовых картин пользуются этим и слывут оптимистами, которых иногда даже восхваляют и благосклонно противопоставляют скептикам, видящим все в мрачном, хотя и более близком к действительности свете.

— Я не буду оптимистом, — пообещал Антон, хотя его и не спрашивали.

— Не надо быть ни оптимистом, ни пессимистом, — поправил Двинский. — Мы, работающие за границей коммунисты, обязаны видеть обстановку такой, какая она есть, независимо от того, хороша она для нас или плоха. Только простофили позволяют, чтобы их обманывали, и только безнадежные глупцы обманывают себя, принимая то, что есть, за то, что им хочется. Политику нельзя строить на предположениях и пожеланиях, ее можно строить только на фактах…

Антон еще раз крепко пожал мягкую, пухлую руку советника. Этим пожатием он хотел передать Двинскому свою идущую от самого сердца признательность за все хорошее, что тот сделал для него, за все мудрое, что сказал.

Зайдя в консульство, Антон забрал билет, разменял в бухгалтерии немного денег — в Москве его снабдили английскими фунтами, — взяв на дорогу немецких марок и бельгийских франков, и отправился в отель собираться к отъезду. За соседней стеной, где жила Елена, было — как он ни прислушивался — тихо, и Антон спустился в «шпайзециммер», не постучав в дверь соседки. В столовой он задержался после обеда, надеясь, что Елена и ее муж застанут его. Они, однако, не появились, оставшись, вероятно, обедать где-нибудь в городе или в гостях. Не вернулись они и к отъезду Антона на вокзал, и к чувству неясной, но ощутимой потери у него прибавилась обида: его намеренно избегали.

Настроение Антона улучшилось, когда Тихон Зубов, приехавший вместе с Галей, привез свежую «Правду», где в несколько измененной форме было опубликовано сообщение, написанное ими по возвращении из Берхтесгадена. Оно воспроизводило некоторые их фразы полностью, включая язвительное замечание Чэдуика о «золотой тарелочке», на которой Чемберлен готов преподнести Гитлеру Судетскую область. Сигнал об опасности, которую таил секретный сговор глав двух правительств, был услышан. Это обрадовало Антона настолько, что он обхватил Тихона за талию и поднял, как в первый вечер, едва не стукнув кудрявой головой в низкий потолок. Тихон упирался обеими руками в его плечи и, как тогда, кричал:

— Отпусти, дьявол!

Глава двадцатая

Одновременно с большими войнами, которые вели Япония в Китае, Италия в Абиссинии, а Германия вместе с Италией в Испании, шла малая, или, как ее называли, «визовая», война между Англией и Советским Союзом. Обидевшись на то, что советские власти закрыли английское консульство в Ленинграде — оно занималось не тем, чем положено, — правительство Англии запретило своему посольству в Москве выдавать визы советским людям, едущим в Лондон. Оформлением этих виз занималось английское консульство в… Брюсселе, и поэтому в полдень следующего дня Антон вышел из трансконтинентального экспресса на вокзале бельгийской столицы. Оставив багаж в камере хранения и узнав, как найти английское консульство, он выбрался на улицу и зашагал к центру. Брюссель — старый город, и, как во всех старых городах, его центр поражал узостью и кривизной улиц, теснотой площадей и древностью каменных, почерневших от времени домов.