Сумерки в полдень

Ночью осень снова вступила в свои права, и утром, спустившись в ресторан, Антон с трудом рассмотрел через залитое дождем окно бурую стену соседнего дома. Позавтракав и вооружившись зонтиком, он отправился в полпредство и уже в вестибюле узнал, что Андрей Петрович созывает дипломатических сотрудников.

Озабоченно-хмурый и как будто постаревший, советник только кивал в ответ на «доброе утро» входивших и, не дождавшись, когда закроется дверь, заговорил торопливо и недовольно:

— Предстоит трудный день, дел много, поэтому ограничимся кратким разговором. Что сделано за воскресенье?

Антон посмотрел на советника с недоумением: он думал, что все провели воскресенье, подобно ему, в безделье, но ошибся. Ракитинский, начав говорить первым, рассказал, что был приглашен Мэйсоном провести воскресенье в его фамильном замке. Там Ракитинский встретил Кадогана, постоянного, независимо от смены правительств, заместителя министра иностранных дел, и спросил его, была ли встреча между нашим наркомом и англичанами в Женеве. Несколько поколебавшись, тот ответил, что встреча действительно состоялась и разговор о конференции великих держав имел место. Телеграмму лорда Де ла Варра и Батлера об этом Кадоган передал лорду Галифаксу и премьер-министру. Появление «опровержения» было для Кадогана неожиданностью и загадкой.

— Выходит, «опровержение» сочинили на самом верху, — раздраженно предположил советник.

— Выходит, что так, — согласился Ракитинский. — Да и Мэйсону сказали, что «опровержение» было передано Рейтеру лично Горацием Вильсоном. И он же распорядился разослать «опровержение» в редакции газет и передать как можно скорее в Берлин.

— Поспешили заверить Гитлера, что ему нечего опасаться совместных действий Лондона с Москвой, — с сердитой усмешкой бросил советник.

Сомов рассказал, что ему не удалось встретиться с Бэвином, но зато он провел почти двое суток с Артуром Гринвудом, заместителем лидера лейбористской фракции в парламенте. Прямой, откровенный, временами резкий северянин осуждал заигрывание премьер-министра с Гитлером. Узнав, что Гринвуд собирается выступать на митинге в Лидсе, Сомов поспешил туда же, был на митинге, а потом и в баре «Золотой орел», где любивший веселую компанию и добрую кружку пива Гринвуд встретился со старыми друзьями. У Сомова создалось впечатление, что в верхушке лейбористской партии царит разброд: одна часть не хочет мешать Чемберлену, другая считает полезным установление более тесных отношений с Россией, потому что Советский Союз в рабочей среде — это может подтвердить и сам Сомов — очень популярен: упоминание о нем в речах неизменно вызывало горячие аплодисменты.

В изумление Антона поверг Звонченков, который объявил, что гостил у герцогини Аттольской в ее загородном доме. Герцогиня, желчно критиковавшая Советскую власть совсем недавно, ныне с искренним увлечением доказывала на собраниях, что безопасность Британии, как и всей Европы, зависит от коллективной обороны, а эта коллективная оборона немыслима без союза с Россией. Перед началом обеда, когда все, потупившись, притихли, как бы безмолвно молясь, герцогиня вдруг громко произнесла: «Господи, благослови и Россию…» Остановилась, подумала немного и повторила, уточняя: «Благослови, господи, Советскую Россию, вдохнови ее на великие дела, дай ей мужество и силу одолеть врагов ее… и наших… Аминь».

Горемыкин сообщил, что присутствовал на собрании друзей Советского Союза в рабочем клубе в Гринвиче, где выступал с докладом. Он еще раз подтвердил то, что все они знали: сочувствие рядовых лондонцев было на стороне Советской России.

Когда Андрей Петрович задержал свой взгляд на Антоне, тот поднялся, виновато улыбнувшись, проговорил, что провел воскресенье, изучая Лондон, а перед вечером видел приезд французов на Даунинг-стрит, 10, и там неожиданно встретился со своим знакомым — секретарем французского посольства в Берлине де Шессеном. Советник выслушал его с терпеливым равнодушием: новичку поручений не давали, от него ничего и не ждали. Андрей Петрович отвел глаза, вяло сказал: «Хорошо», — и объявил, что совещание окончено.

Звонченков почти тут же уехал, за ним исчез Горемыкин, и, оставшись в комнате один, Антон, занялся газетами. Но вскоре его позвали к советнику. В кабинете Андрея Петровича он застал только Ковтуна, стоявшего перед столом.

— Садитесь, — сказал советник тихо. Антон сел, а Ковтун продолжал стоять, словно военная форма, надетая им в то утро, обязывала к этому, и советник повысил голос: — Да садитесь же!

Затем, не меняя недовольного, даже сердитого выражения на скуластом лице, он раскрыл лежавшую перед ним папку и надел очки.

— Только что получена срочная телеграмма, — сказал он, поглядев на сидевших у стола молодых людей поверх очков. — Она была направлена из Москвы в Париж для передачи генералу Гамелену, но не застала его: он прилетел сюда, в Лондон. Нам поручается передать телеграмму генералу, и я думаю, — Андрей Петрович остановился и снова посмотрел поверх очков на Ковтуна, — я думаю, что сделать это надо вам, Александр Никодимович.