Сумерки в полдень

— Не знаю, как там с Румынией, — живо отозвался Тербунин, — но Польша не собиралась и не собирается пропускать нас. Наоборот, она, можно сказать, лихорадочно готовится воспрепятствовать вступлению наших войск на ее территорию. Вдоль нашей границы усиливаются укрепления, работами руководят французские военные инженеры, которые строили линию Мажино, и саперы трудятся почти круглые сутки. На той стороне заминировали мосты, чтобы взорвать их и остановить нас у водных рубежей, если мы вдруг двинемся через границу.

— Все это может измениться, как только правительство согласится пропустить наши войска, — сказал Антон. — В случае войны мы станем союзниками…

Тербунин поскреб ногтями темя и озадаченно произнес:

— Н-н-нда…

— Вы не верите, что мы можем стать союзниками?

— Я-то могу поверить, — ответил Тербунин. — Только вот польское военное командование не верит в такую возможность. Нам известно, что солдатам по ту сторону границы говорили и продолжают говорить, что их главный враг — на востоке.

— Это переменится, как только изменится политика страны.

— Думаете, что мы можем склонить господ полковников, правящих Польшей, на свою сторону?

— Мы, может быть, и нет, а вот немцы заставят их склониться на нашу сторону. Поляки боятся их не меньше, чем чехи.

— Страх может подсказать им два пути, — заметил Тербунин, посматривая на братьев. — Либо склониться на нашу сторону, чтобы выступить против немцев, либо пойти с ними против нас.

— Верно! — согласился Антон. Ему нравилась точность мысли этого юного, хотя и рано полысевшего, разведчика и четкая манера изложения. — Верно! Только Польша не может пойти с немцами против нас, потому что ей пришлось бы пойти против своего союзника — Франции — и помочь Гитлеру разрушить тот самый «версальский забор», частью которого является сама Польша. С точки зрения поляков, это означает стереть Польшу с карты Европы.

Антон упомянул мимоходом, но не без гордости, что услышал о «версальском заборе» от самого Малахова. Имя Малахова заставило Петра сначала с восхищением посмотреть на брата, а затем перевести глаза на друга: вот, мол, какой важный у меня братуха, с ним на самом «верху» разговаривают! Тербунин почтительно улыбнулся, отдавая должное старшему Карзанову, и тут же еще более ожесточенно поскреб темя. Факты, которые он знал, расходились с тем, что он только что услышал от Антона. А это беспокоило его нетерпеливый, ищущий ум.

— Возможно, что это и так, даже вероятно, что так, — заговорил он, волнуясь. — Польша не может помогать Гитлеру против Франции, а значит, и против самой себя. Но сведения, которые мы тут имеем… то, что мы тут узнали… это так противоречит всему…

— Какие сведения? Что и чему противоречит?

Тербунин расстегнул воротник гимнастерки, открыв острый кадык, натягивающий кожу на горле так сильно, что она белела, словно помеченная мелком. Он переместил лампу, чтобы та не мешала ему смотреть прямо в глаза Антону, и, понизив голос, пояснил:

— А вот какие сведения… Среди пойманных нами лазутчиков с той стороны оказалось несколько поляков немецкого происхождения. На допросах они признались, что добывали разведданные о наших силах на границе и наших погранукреплениях для германского командования. Польский офицер — разведчик, схваченный нами недавно, сообщил на допросе, что польская разведка не только знает об этом, но и помогает фольксдойче, то есть польским немцам, работать на вермахт. Вы же понимаете, что сотрудничество разведок — это сотрудничество военных штабов, сотрудничество вооруженных сил.

— Тайное сотрудничество…

— Да, пока тайное… Но когда сотрудничают тайно с одними, то хотят обмануть других, тех, с которыми сотрудничают явно.

— Ну а что в Москве думают о нынешней обстановке вообще? — спросил Петр. — Ты же вращался среди тех, кто знает, что сейчас делается в мире.

Антон взглянул в пристальные и пытливые глаза брата: от него ждали откровений, хотя сам он знал не очень много. Люди, знавшие, что происходит в мире, не очень откровенничали с ним. Напутствуя Антона, они озабоченно отмечали сложность обстановки и советовали быть внимательным и бдительным. Лишь Ватуев, желая похвастать своей осведомленностью, на прощальной пирушке в ресторане «Москва» сказал, что Антон отправляется в Лондон «на готовенькое», когда самое трудное осталось или скоро останется позади.

«Смирительная рубашка Гитлеру почти приготовлена, — с апломбом объявил он, — и потребуется немного времени, чтобы, надев ее на него, затянуть потуже рукава на спине».

«Смирительную рубашку» придумал, конечно, Курнацкий, и Ватуев, умевший подбирать крохи чужой мудрости и остроумия и прятать их до поры до времени в своем «интеллектуальном сундучке», только повторил то, что слышал.

«Смирительная рубашка! До чего красиво сказано!» — восторженно воскликнул Олег Ситковский, приведенный в ресторан Игорем. Ситковский только что вернулся из Стокгольма и был за столом вроде знатного гостя. Даже Игорь, вероятно, считавший себя за столом самым важным лицом, умолкал, когда начинал говорить Ситковский.