Сумерки в полдень

На германской таможне фольксдойче были еще более угодливы и предупредительны, благодарили таможенников и полицейских еще усерднее. Тут таможенники и полицейские были представителями не обычной власти и порядка, а  в ы с ш е й  власти и  в ы с ш е г о  порядка. И польские фольксдойче всем своим видом, поведением показывали, что не только покоряются этой власти и порядку, но и признают их наивысшим воплощением германского духа, поклоняются им как божеству.

Германский порядок произвел впечатление и на Антона. Ему показалось, что, пересекая границу, они как бы шагнули из сеней в горницу, прибранную перед праздником старательной хозяйкой. Полотно дороги стало прямее и ровнее, ее скаты зеленей и чище, водостоки, выложенные каменными плитами, походили на открытые водопроводы. Даже телеграфные столбы, покрашенные и пронумерованные, стояли в таком строгом порядке и с такой красивой прямотой, с какими стоят только гвардейцы на параде. «Аллес ист ин орднунг», — вспомнил Антон любимое выражение немцев, с которыми работал в Москве. Да, тут все было в порядке, в идеальном порядке, в математически четком и строгом порядке!

Антон внимательно смотрел в окно вагона: перед ним расстилалась земля главного противника или даже врага его Родины. Он видел заводы, дымившие в белесо-синее небо, широкие и прямые бетонированные дороги, идущие с запада на восток, совсем новенькие просторные авиационные ангары, еще поблескивающие свежей краской, точно вымытые недавним дождем.

Чистенькая, прибранная, ухоженная Германия лежала под ярким, еще знойным солнцем. Красивые рощи с поразительно стройными соснами или елями, дубками или березами просвечивались из конца в конец, столь идеальны были их ряды! Озера и пруды сверкали бледной, как и небо, синевой. Серое жнивье постепенно сменялось черной пахотой, могучие першероны — ломовые лошади, нагнув лохматые головы, тащили плуги, и свежие борозды жирной земли влажно блестели на солнце. Красная черепица высоких крыш поднималась над густыми садами, и ветви яблонь сгибались под краснобокими наливными яблоками. Дороги, которые пересекал поезд, были полны движения, города и поселки — полны жизни.

Перед вечером Антон увидел то, что подсознательно ждал увидеть целый день. По широкому шоссе, нырявшему под железную дорогу, шли танки. Зеленовато-серые с белыми крестами на броне, они двигались нескончаемо длинной колонной. Антону на минуту показалось, что это ползет какая-то чудовищная змея, голова которой скрылась в сосновой роще, за поворотом дороги, а хвост еще тянулся за холмом, с которого спускалось шоссе. Огромная зелено-стальная змея, медленно извиваясь, двигалась, и грохот тяжелых гусениц доносился в открытые окна поезда.

Фольксдойче загомонили особенно шумно, откровенно ликуя.

— О майн гот! О майн гот! — взволнованно проговорил Зюндер, наслаждаясь зрелищем. — Движутся так же прямо, как наш поезд по рельсам! Вундершён! Чудесно! Просто чудесно! И красиво!

— Красоты тут есть мало, — проворчал Хэмпсон.

— Это сила, — сказал Зюндер. — А сила всегда красива.

Хэмпсон пожал плечами и сказал с усмешкой:

— Сила делает у вас восхищение?

— Да! Я восхищаюсь силой! — подхватил Зюндер. — Сила, как и энергия, — основа всего. Нет порядка без власти, и нет власти без силы.

— Сила часто переходит в насилие, а насилие вызывает новое насилие.

— И побеждает тот, чья сила оказывается сильнее! — провозгласил Зюндер с торжествующим блеском прозрачно-светлых глаз, точно он впервые открыл неведомую до сих пор истину.

— Это есть правда, — не спеша согласился Хэмпсон. — Победа всегда на той стороне, которая сильнее.

С наступлением сумерек в вагоне вспыхнул яркий свет, и теперь, чтобы рассмотреть поселки, рощицы и поля, бегущие навстречу поезду, надо было прижимать лицо к стеклу, загораживая его ладонями от света. Все чаще громыхали мосты, переброшенные через железные дороги и шоссе, в густеющем мраке все чаще появлялись россыпи огней: начинались пригороды Берлина. Залитые светом оживленные улицы возникали у самого полотна, чтобы тут же исчезнуть, с шумом проносились пригородные станции и платформы с немногими пассажирами, желавшими попасть в столицу.

Чем дальше, тем ярче разливалось море огней. На стенах и крышах освещенных домов, как клеймо завоевателей, зловеще чернела свастика. Над тротуарами свисали большие красные полотнища, в белых кругах которых, как жирные пауки, распластались свастики. На темных фронтонах больших казенных зданий высвечивались электрическими лампочками слова: «Ein Volk, ein Reich, ein Führer» («Единый народ, единая империя, один фюрер»).

Хэмпсон, узнав, что его русские спутники проведут несколько дней в Берлине, захотел непременно встретиться с ними и пригласил обоих пообедать или поужинать. Елене понравился обходительный и симпатичный англичанин, и она, опередив Антона, согласилась:

— Хорошо… А как мы встретимся?

— О, это очень легко! — обрадованно воскликнул Хэмпсон. Достав визитную карточку, он написал на ней номер своего телефона и подал Елене. — Только дайте мне звонок, и я найду вас.