Сумерки в полдень

Они вышли из номера, молча проследовали по коридору и спустились по крутой лестнице с ковровой дорожкой, вытоптанной настолько, что ее зеленый цвет сохранился лишь под медными прутьями, придерживавшими дорожку. Мало разговаривали они и в такси. Тихон сел рядом с шофером, Антон и Елена, прильнув к окошкам, рассматривали вечерний Берлин. Фонарей на его улицах было меньше, чем в Москве, но ярко освещенные витрины, вспыхивающая и гаснущая световая реклама и разноцветные неоновые вывески создавали впечатление празднично нарядного города.

Зубовы жили в большом четырехэтажном доме на тихой улице, вдоль тротуаров которой ровным строем стояли могучие липы. Пустынная улица показалась Антону спящей: окна домов лишь изредка светились сквозь густую листву дремавших деревьев.

— Нет, немцы еще не спят, — заверил Тихон, выслушав замечание друга. — Они сидят в локалях, то есть пивных, тянут пиво и смотрят друг на друга. Созерцание чужой жизни, как сказал некий философ, — верное средство отвлечься от мыслей о неудачах собственного бытия.

— Умный философ, — заметила Елена заставив Антона ухмыльнуться, а потом даже рассмеяться, когда Тихон отозвался:

— Да, неглупый.

— Ты чего ржешь? — строго спросил Тихон Антона и, не получив ответа, предложил Елене руку, чтобы провести ее по полутемной лестнице — хозяин-скряга экономил на электричестве, — и сказал: — Карзанов никогда не отличался умением понимать глубокомыслие философских изречений. Спроси его, что сказал какой-нибудь пройдоха-политикан по тому или другому поводу, он продекламирует ответ с такой же легкостью и выразительностью, с какой дети читают стишки: «Буря мглою небо кроет».

Вероятно, Елена не разделяла его мнения и, желая выразить свое сочувствие Антону, поймала в темноте его руку и пожала ее.

Вдруг с верхней лестничной площадки хлынул поток света: у распахнутой настежь двери, ведущей в маленький, залитый светом холл, прижавшись к притолоке, стояла маленькая, хрупкая женщина — жена Тихона Галя.

— Сказал бы ты наконец хозяину, чтобы он осветил лестницу, — с упреком обратилась Галя к мужу, идущему впереди. — Не только ноги — голову сломаешь, пока до квартиры доберешься.

Тихон не отозвался, он пропустил вперед Елену, знакомя ее с женой, и Галя пристально, с ревнивым пристрастием осмотрела красивую женщину, назвав себя, подала ей руку и тут же отвернулась к Антону.

— Страшно рада видеть тебя. Мне так нужно поговорить с тобой.

— После, после, — с наигранной суровостью произнес Тихон. — Есть дела поважнее.

Он обнял Антона за плечи и повел в комнату, стеклянная дверь которой открывалась в прихожую. С дивана неторопливо поднялся невысокий, плотный мужчина. Сделав несколько шагов им навстречу, он остановился поджидая. Антон с трудом узнал в этом хорошо одетом, начавшем уже полнеть молодом человеке Сашку-Некогда, когда-то худого, шумного, даже крикливого студента-филолога. Все три года Севрюгин — он начал учиться и окончил университет раньше Антона — ходил в песочно-зеленоватой гимнастерке, туго перетянутой ремнем с портупеей, и в галифе, заправленных в короткие, словно намеренно обрезанные чуть выше щиколоток, сапоги. Одежда эта называлась юнгштурмовкой — так одевались члены боевой организации немецкой рабочей молодежи «Юнгштурм», — в Москве она продавалась не всем, а только комсомольцам-активистам, которые, разумеется, с гордостью носили ее. Теперь на Севрюгине был серый в елочку, отлично сшитый костюм и красивый галстук. Прежде соломенно-прямые волосы сейчас были завиты и уложены волосок к волоску. Его излишняя суетливость поубавилась еще в райкоме, куда он после окончания университета был направлен на работу, а служба за границей приучила к степенной сдержанности.

Осведомившись, благополучно ли Антон доехал, Севрюгин принялся расспрашивать его о Москве и знакомых. Как живется и работается Ефиму Цуканову, который в последнее время совсем перестал писать своим друзьям в Прагу? Каково самочувствие Игоря Ватуева — по-прежнему ли тот восхищается своим «чифом» и хвастается близостью к «верхам»? И не вернулся ли в Тимирязевку Федор Бахчин — ведь он клялся при первой возможности заняться научной работой? Или, став секретарем райкома, решил остаться в родных краях надолго? И где ныне Жан-Иван Капустин — все еще в Казани или переехал в Москву?