Сумерки в полдень

Скоро они знали о недавней встрече в доме на горном склоне почти все, что удалось выпытать у кого-то расторопному американцу. Гитлер поджидал английского премьера на верхней ступеньке лестницы своего дома, не решаясь спуститься вниз: опасался повторения конфуза, случившегося год назад, когда сюда приезжал Галифакс. Сиятельный лорд принял Гитлера, сошедшего вниз, за слугу и небрежным жестом подал ему шляпу, готовясь сбросить на его руки и пальто. Барона Нейрата, тогдашнего министра иностранных дел, сопровождавшего гостя, едва не хватил удар. Он поймал Галифакса за рукав, испуганно шепча: «Что вы делаете! Это же фюрер! Фюрер!» Теперь Гитлер заставил Чемберлена подниматься к нему по ступенькам с протянутой для рукопожатия рукой. В огромной комнате с великолепным видом на горы премьера либо по бестактности, либо намеренно усадили под картиной, которую он не сразу разглядел. Лишь во время чаепития — было пять часов, и англичане получили свой «файф-о-клок-ти» — пятичасовой чай — Чемберлен заметил, что соседи слишком часто бросают взгляды — одни смущенно, другие с ухмылкой — чуть-чуть выше его головы. Надев пенсне и обернувшись, он замер. Прямо над ним, охваченная тяжелой золоченой рамой, висела большая картина: молодая, по-крестьянски дородная красавица возлежала на боку, выставив на обозрение бесстыдно обнаженное тело. Серое, давно не красневшее лицо премьера побагровело, он брезгливо отвернулся и, сдернув пенсне, проговорил более тонким, чем обычно, голосом:

— Я часто слышал об этом помещении, но оно больше, чем я ожидал.

Гитлер принял эти слова за намек на его грандиозоманию и раздраженно возразил:

— Это вы, англичане, располагаете большими помещениями.

— Вы должны приехать как-нибудь и посмотреть их, — примирительно заметил Чемберлен, почувствовав раздражение собеседника. Это осторожное, но явное приглашение посетить Англию не усмирило Гитлера.

— И меня встретят там демонстрациями протеста, — проворчал он, не глядя на гостя.

Чемберлен скорбно вздохнул, точно сожалел о возможности демонстраций.

— Что ж, может быть, было бы мудрым выбрать подходящий момент, мы постараемся, чтобы вместо демонстраций вас встретили бы манифестациями дружбы.

Блеск в настороженных глазах хозяина оставался холодным. Хлопнув себя ладонями по ляжкам («Жест лавочника или мясника», — презрительно отметил про себя аристократ Гендерсон), Гитлер требовательно поглядел на гостя и сказал, что готов выслушать его, словно английский премьер-министр был жалким просителем. Чемберлен поднялся с кресла и растерянно пробормотал, что хотел бы поговорить с ним наедине. Гитлер молча встал и так же молча показал на лестницу, ведущую на второй этаж. Все вскочили, оставаясь, однако, у стола; лишь переводчик поспешил за удаляющимися хозяином и гостем: Гитлер ни слова не понимал по-английски, а Чемберлен знал лишь два-три десятка обиходных немецких фраз: ведь у него были деловые партнеры-немцы.

Оставшиеся вновь уселись, но разговор не клеился. Риббентроп злился на Гендерсона, посоветовавшего премьеру попросить у Гитлера разговора наедине. Это исключало появление имени тщеславного министра рядом с именами глаз двух правительств в сообщениях и заголовках газет, чего он так жаждал. Молчаливый, холодный и прямой, как штык, генерал Кейтель, которого близорукий Вильсон принял за адъютанта и попросил принести папку, забытую им в передней, вперил бесцветные, неморгающие глаза в окно и не проронил за все время ни слова. Толстяк Ламмерс, довольный устранением Риббентропа — оба добивались благосклонности Гитлера и ненавидели друг друга, как соперники, страстно влюбленные в капризную кокетку, — рассказывал анекдоты. Англичане не понимали немецкого юмора, однако из приличия посмеивались.

Геббельс, находившийся в Берлине, позаботился о том, чтобы собравшимся в этой комнате не было скучно: он приказал передавать в Бергхоф «телеграммы из Чехословакии». Большие желтые листы с коротким, но крупно напечатанным на особой машинке текстом — Гитлер плохо видел, но избегал очков, и эту машинку сделали специально для него — доставлялись адъютантом наверх, а копии вручались Риббентропу. Прочитав, министр передавал их гостям из рук в руки. Огромные, в три раза больше обычного буквы кричали о «чудовищных избиениях» в Судетской области, совершаемых чешскими жандармами и солдатами. Судороги «кровавого разгула» заставили содрогнуться как гостей, так и хозяев. Ламмерс перестал балагурить. Риббентроп стиснул губы так, что они побелели, а Кейтель вытянулся еще прямее.

— Ужасно! Ужасно! — шептал Вильсон, возвращая дрожавшими руками желтые листы. — Это просто бесчеловечно!

— Да, это бесчеловечно, — подхватывал Гендерсон менее взволнованно, но более убежденно. — От этих славян всего можно ожидать. Они коварны и кровожадны…