Сумерки волков

Марьяна вскипела, уже не стесняясь посетителей и персонала клиники.

— Я не пущу его! — кричала она. — Ты слышишь? Я не позволю!

Не обращая внимания на ее выкрики, Максим прошел через холл, повернул за угол, думая о том, что рассудок Марьяны помутился от горя, поэтому она совсем не боялась показаться бесчувственной, поэтому оделась и накрасилась так тщательно. Она торопила смерть отца, хотя все эти годы так жадно хотела его заполучить, потому что не могла больше выносить мучительного ожидания. Открывая дверь кафе, Максим чувствовал, что и сам он не совсем здоров; больше всего он боялся расплакаться на людях, сорваться в истерику.

Игорь сидел за столиком, опустив плечи, вытянув в проход свои длинные ноги в грязных замшевых кедах. Он тоже выглядел усталым и больным.

Максим подошел, парень быстро вскинул на него воспаленные глаза, узнал и поднялся с места. Сейчас он был совсем не похож на того манерного юношу-альфонса, каким запомнился Максиму по их первой встрече. Тот вечер сохранился в памяти очень ярко: отец, Таня в белом платье, резкий звук саксофона, белые и черные квадраты плитки на полу. Тогда за одним столом с ними Максим испытывал чувство неловкости, как будто ему пришлось застать отца в неприглядном виде или за непристойным занятием. Теперь все изменилось. Враги стали товарищами по несчастью.

— Пойдем, — сказал Максим.

Чтобы оформить пропуск для Игоря, требовалось разрешение главного врача. К тому же парень умудрился потерять документы и вместо паспорта мог предъявить только справку из консульства. Пока Эрнест вел переговоры, Марьяна заняла оборону у стойки регистратуры. Мешая русские, немецкие и английские слова, она требовала, чтобы администраторы звонили в полицию, угрожала подать на клинику в суд и уволить весь персонал. Охранник пытался уладить инцидент, Игорь вышел курить на улицу. Приехал Марков и неожиданно сцепился с Марьяной. Распространяя сильный запах коньячного спирта, он заорал от двери через весь холл:

— Не ссы мне в уши, жена тут нашлась! Во-первых, ты бывшая, во-вторых, ты ведьма! Я из-за тебя в тюрьме потные носки полгода нюхал! Дристал зеленым на параше!

— Это не ваше дело, зачем вы лезете! — огрызалась Марьяна, перейдя с Марковым на «вы».

Усатые, исполненные достоинства турецкие уборщики в униформе с явным неодобрением поглядывали на кричащую женщину. Качали головами в сторону мужчин, которые не могут навести порядок в своей семье.

Эрнест наконец достиг успеха, вышел с медсестрой и пропусками. Они надели бахилы и одноразовые халаты, вместе с Марковым поднялись в отделение. Александр Николаевич продолжал на чем свет ругать Марьяну, смаргивая слезы, наплывающие от коньяка, от злости, от безнадежности.

— У них, как в преферансе, не умеешь сажать играющего, сажай вистующего! — вспоминал он месяцы, проведенные в камере. — Всех порядочных людей пересажали! Теперь взрывать начали! Суки конченые, твари, гандоны!

Плохо говорящий по-английски охранник задержал Маркова, резонно решив, что он-то и есть тот нарушитель спокойствия, которого запретила пускать в отделение жена пациента. Дядя Саша остался в коридоре, Максим вместе с Игорем и Эрнестом зашел в палату.

Отец лежал на кровати, узкой и длинной, как погребальная ладья. Его не брили, и бородка придавала ему сходство с викингом, готовым отправиться в свое последнее путешествие. Глаза его были закрыты, от ноздрей тянулись трубки к аппарату искусственного дыхания, приборы монотонно гудели. Отец был неподвижен, только руки, вытянутые вдоль тела, едва заметно подрагивали, словно искали шест, чтоб оттолкнуться от берега.

Пожилая сиделка, сложив руки и понурив голову, стояла у аппаратов, которые считывали пульс, сопровождая таинство умирания назойливым писком. Максим не знал, что делать, — подойти, взять его за руку? Сказать что-то важное? Он не успел попрощаться с Кристиной и не знал, как должен прощаться с отцом. Но Игорь сразу шагнул к постели, сел на пол и прижал руку отца к своему лицу.

— Нельзя, нельзя! — сиделка бросилась к парню, Эрнест остановил ее.

— Уже все можно.

Женщина сдалась, присела на стул в углу комнаты. Эрнест политично отошел к дверям. Максиму было трудно смотреть в бескровное лицо с восковыми заострившимися чертами, так сильно напоминающее маленькое личико мертвой Кристины. Он не хотел помнить отца таким. Властный и злой или веселый, насмешливый, добродушный, он всегда был полон сил и страсти. Он любил жизнь, и казалось, она отвечает ему взаимностью. «Думаю словами из некролога», — оборвал себя Максим.

Игорь продолжал сидеть на полу, прижимаясь щекой к ладони отца. Закрыв глаза, парень раскачивался, и сквозь прерывистый писк кардиомонитора Максим слышал, как он что-то горячо, самозабвенно шепчет, то ли утешая себя, то ли выкликая отца из небытия.

Так продолжалось несколько минут. Сиделка встала, показывая, что время свидания окончено. Максим окликнул Игоря. Парень поднял невидящие глаза.

— Пора, пойдем.

— Нет, нам не пора, — сказал он как-то слишком отчетливо.