Сумерки волков

— Что показывает вскрытие? — спрашивал он всякий раз. — Какие прогнозы?

— Больной пошел на поправку. Но не дошел, — шутил в ответ Георгий.

Владимир Львович первый сообщил Георгию новость:

— Ты слышал, Румянцев уехал из страны? Я с ним еще не говорил. Но, кажется, у него хороший плацдарм в Канаде. Когда ты вернешься? Нам трудно действовать без тебя.

— Я инвалид, Володя, я пока действую от постели до уборной.

— Это большой прогресс. Мне обещали, ты уже через неделю сможешь бегать стометровку. За тобой хорошо ухаживают? Ты в безопасности?

Георгий вспомнил присказку сокамерника:

— Полная безопасность, Володя, бывает только в гробу.

— Хорошо, что ты начал шутить.

Он уже собирался попрощаться, но как будто вспомнил еще одно незначительное событие.

— Да, вчера в резиденции, в охотничьем домике, взорвался газовый баллон. Никто не пострадал. Только Феликс потерял руку и глаз.

Георгий вспомнил расшитые валенки, избу с деревянными лавками, чай из самовара.

— Охотничий домик — это там, где Масленицу жгли?

— Да. Кстати, все забываю спросить — это ты выпустил волка из клетки?

— Что с ним стало?

— Если ты спрашиваешь про Феликса, он в больнице. Если про волка — ничего не могу сказать. Егеря искали, но так и не нашли.

Георгий почти не сомневался, что и к отъезду Румянцева, и к несчастному случаю с Курышевым причастен Максим. Око за око, взрыв за взрыв. Он был рад, что Феликс выжил. Ему не хотелось, чтобы сын брал на себя тяжесть вины за чужую смерть, парню и так сейчас было нелегко.

С Владимиром Львовичем они не обсуждали несчастье, произошедшее с его дочерью. Политик принял соболезнования сухо. Он никогда не бывал на похоронах и на этот раз не сделал исключения. Но Максим глубоко переживал смерть жены, хотя и старался не показывать виду. Для сына это было первое взрослое горе, Георгию тоже было жаль эту никому не сделавшую зла молодую женщину. Иногда ему казалось, что череда смертей в семье политика как-то связана с возмездием, родовым проклятием семьи. Впрочем, семья и есть непрерывная цепь смертей и рождений. Теперь он и сам стал дедом, а гибель маленькой Кристины сближала их с сыном, который по-своему повторял его судьбу.

Теперь он мог философски размышлять о том, как много сил и времени человек отдает удовлетворению амбиций, кормлению червя тщеславия. Школа с медалью, красный диплом университета, женитьба на богатой наследнице, первые большие деньги — его собственная биография была составлена из золотых кирпичей честолюбия. Но подлинный смысл жизни проявлялся всегда помимо вычерченных схем. Ночной парк, мокрые после дождя качели — он забыл лицо и даже имя того парня, но помнил горячую вспышку в груди. Смыслом были наполнены минуты, когда после первого в жизни бандитского «наезда» он вернулся домой и сел на пол в детской помогать двухлетнему Максиму строить дворец из кубиков. И когда смотрел на утренний город с балкона только что расселенной коммуналки на Мытнинской набережной, где еще предстояло сделать ремонт.

Близость Игоря, живой источник силы, тоже была оправданием жизни с их первой встречи и до нынешнего дня. С ним Георгий чувствовал себя тем, кем был на самом деле. Не президентом и консультантом чего бы то ни было, не партнером и конкурентом, не представителем финансовой элиты или песчинкой в человеческом муравейнике. Не все еще завидным женихом или стареющим геем. Но частью главной движущей силы мироздания, любимым и любящим.

Ему казалось, что в беспамятстве он ощущал присутствие Игоря рядом. Только начав вставать с постели, он узнал, что Марьяна не пускала парня в отделение, и тот просиживал часами в больничном вестибюле или в соседнем кафе. Марков говорил, все эти дни тот бродил как ушибленный, не ел и не пил, умудрился где-то потерять паспорт и бумажник.

Игорь зашел в палату, засунув два апельсина под футболку. Похудевший, с синевой под глазами, он ничего не рассказывал про себя, только отшучивался. Его юмор, и раньше странноватый, обретал макабрический задор.

— Может, пока ты лежишь, я себе грудь сделаю? Здесь, говорят, первоклассные специалисты.

— Я не в первый раз это слышу, — заметил Георгий.

— Да, у меня навязчивая идея.

— Ты же знаешь, меня больше интригуют другие полушария.

— Мой мозг?

Он сел на кровать в ногах Георгия, стал чистить апельсин. С короткой стрижкой — говорил, что из-за жары, — он снова сделался похож на подростка, вчера окончившего школу. Шея высоко поднималась над воротом полинявшей футболки, нежной тенью обозначилась впадина ключиц. В нем появилось что-то новое, что настораживало Георгия и возбуждало любопытство. Размышляя о том, что другой всегда непроницаем и понять его рассудком невозможно, как ни бейся об эту стену, Георгий брал из его рук дольки апельсина и отправлял в рот. Сок брызгал в небо.

— Я взял билет с открытой датой, — сказал он.

Эрнест оформил ему в консульстве свидетельство на въезд, но парню нужно было лететь в Петербург, чтобы восстановить документы, проставить шенгенскую визу.

— Когда вернешься?

— В четверг или в пятницу. Постараюсь все успеть за четыре дня.