Сумерки жизни

Но ведь это не врач, это не запротоколированная испытанная фирма! Ему никто не верит, у него просят дать автограф или портрет в том случае, если в нем очень нуждаются и хотят выразить свою признательность. За советы по душевным страданиям никто не платит; здесь на земле это должно быть сделано даром. Серьезным, гуманным советчикам не платят, это может их оскорбить; следовательно, остается простое средство: их нужно использовать даром. Это никому не обидно.

Я, например, многим помогал, многим принес пользу. И все эти люди думают: поэт вполне вознагражден нашим признанием.

Неужели вы серьезно так думаете?!

Если бы вы так думали? Если бы вы и в самом деле так думали?!

Это было бы, хотя отчасти, извинением, но вы ведь, надеюсь, не думаете этого? Вы так не думаете!

Это только выгодная сделка, которую вы заключаете с душой писателя.

Она вам дает все, что в состоянии принести в дар.

Вы же ей даете простое, удобное признание. Фи! Вы не чтите должным образом ваших истинных врачей!

О ПОЭТАХ.

Если в моей жизни что-нибудь не совсем ладно, я немедленно перестаю быть поэтом.

Вы справедливо заметите, что, по вашему мнению, во мне очень редко или даже никогда не бывает все совсем ладно, но я отвечу, что в таком случае слишком редко можно встретить истинного поэта.

Для поэтического творчества необходимо, прежде всего, «освобождение от всего, что гнетет и связывает других людей». Я здесь отнюдь не говорю о «медленно, незаметно где-нибудь начинающихся органических заболеваниях», о «раке честолюбия», о зависти, о муках ревности, и т. п. Я говорю лишь о самом незначительном расстройстве желудка, или о других подобных, легких недугах. Для «организма поэта» (к сожалению и благодаря богу) нет ничего легкого, а все тяжело и вредно. И потому при всем кажущемся таланте все же без «гигиены и диэтетики» он должен потерпеть позорное крушение, даже если он был единственный среди тысяч, мировой великан, как Гете, Золя, Толстой, Гамсун, Достоевский и многие другие; жить так, просто творить и надеяться на то, что матушка милостивая природа даровала, в своем жутком добродушии, этого теперь недостаточно. Людей 1870 года можно еще было обмануть, но людей 1917 года уже не обманешь!.. Тот, в душе которого «ангел движения вперед и мирового улучшения жизни всех людей» в не распростер своих крыльев, тот будет тщетно стремиться к вечно-зеленой лавровой ветви, с виду такой незаметной, но представляющей единственную в мире ценность.

ОТВЕРГНУТЫЙ.

Есть тысячи причин, по которым тебя отвергают, несмотря на твою нежную душу, на твою нежную понятливость и даже несмотря на твое общественное и экономическое положение.

Разве ты знаешь все, что случилось с нею до того, как ты с внутренней дрожью впервые увидел ее, идеал твоих давних мечтаний?!?.

Благородный глупец, ты думаешь, что она до девятнадцатого года своей жизни ждала тебя, неизменно стремилась встретиться с тобой 12 октября 1915 года, вечером в 7¹/₂ часов там-то и там-то?!

Ты хочешь засыпать все, что наслоилось в глубине ее души, скажем, с 14 года ее жизни?!

Знаешь ли ты, о чем она грезила в своих юных, таинственных, сказочных мечтах?!

Знаешь ли ты тех, кто старался вскружить ей голову?!

Знаешь ли ты тех мечтателей, которым она являлась в грезах?!

Знаешь ли ты все отливы и приливы, все колебания любимой тобою, но до сих пор неведомой для тебя жизни?!

К чему же страдать, если она холодно отвергала тебя с твоею страстью?!?

Радуйся! Твоего глубоко-печального взгляда она не забудет никогда! Никогда!

Но если она все же в потоке событий многообразной жизни всеми желанного, нежного существа,— ведь со всех сторон стремятся к ней, — забудет тебя, и тогда ты, глубоко печальный, сможешь жить этим забытым, отвергнутым взглядом, если ты вообще душевно жизнеспособен!

Потому что, знаешь ли, то, что было действительно глубоким, не погибнет никогда. Сам бог сохранит его в тебе для тебя!

EHRLICH НАТА.

Я слышал одно изречение известного, ныне покойного, профессора Эрлиха (Ehrlich Hata), которое мне чрезвычайно понравилось, несмотря на то, или вернее именно потому, что я это думаю уже давно; когда его спрашивали, каково его отношение к музыке, к литературе, к женщине, к миру, он говорил: — «Оно, конечно, музыка, искусство, мир и женщина, все это очень мило! Но так как я по ремеслу физиолог, то я не стыжусь своего ответа. Я знаю, что наш мозг имеет приблизительно 10 миллионов функционирующих мозговых клеточек. Если наука, например, занимает с 7 утра до 7 вечера 9.999.999 из них, то для музыки, литературы, живописи и женщины остается одна единственная клеточка, а этого, я должен признаться, очень мало!»