Сумерки жизни

— Ах, нет, не очень, — сказала Екатерина с оттенком горечи. — Мы несколько отличаемся только благодаря разнице в происхождении, национальности и т. п. Но по существу мы одинаковы — уставшие от самих себя, жизни и друг друга. Большинство женщин имеют свой дом, детей, свой интимный круг друзей. Ни у одной из нас этого нет. Мы неудачницы. Или мы слишком много требовали от жизни, и Провидение наказало нас за нашу самонадеянность, или окружающие условия были против нас… а мы были слишком слабы, чтобы преодолеть их. Ах, нет, милое дитя, не думайте, что мы просто кучка эгоистичных, грубых женщин со скверным характером. Каждая из нас в глубине души своей знает что она неудачница, знает также, что это известно всем остальным.

Краска залила ее нежное лицо при этих словах и губы ее плотно сомкнулись, обнаруживая тонкие, едва заметные морщинки. Однако глаза ее смотрели ласково и смягчали то суровое впечатление, которое могли произвести ее слова.

Глаза другой смотрели на нее с удивлением. Трагедия, которая скрывалась за этой банальной жизнью в пансионе, явилась для нее неожиданной.

— Я постараюсь быть лучшего о них мнения, — заметила она.

— А со мной, бедной, как будет?

— Ах, с вами! Я никогда о вас дурно не думала. По правде сказать, я хотела ближе вас узнать, но вы всегда были так холодны и сдержанны до этого вечера, вы и мистер Четвинд. Он так умен и так стар, — а я только молодая девушка, — что я боюсь надоесть ему.

Екатерина усмехнулась, услышав ее наивное признание.

— Что вы, мистер Четвинд самый любезный и обходительный старик в мире! Послушайте, что мы устроим. Я постараюсь переместить вас на наш конец — подальше от госпожи Бокар, которая достаточно уже наслаждалась вашим обществом — и тогда вы сможете сидеть рядом с ним. Хотите?

Фелиция с удовольствием согласилась. Госпожа Бокар была довольно стеснительной соседкой. Слова ее сыпались, как мякина по ветру, и напоминали эту картину, как по существу, так и по форме; то немногое, что Фелиция со своим школьным знанием французского в состоянии была уловить, мало удовлетворяло ее.

— Как мне благодарить вас за вашу доброту? — спросила она несколько позже, прежде чем они разошлись на ночь.

— Зовите меня иногда Екатериной, — ответила та. — Я, знаете ли, не совсем еще, не совсем стара, и, милое дитя, это мне будет приятно.

Фелиция отправилась спать, чувствуя себя более счастливой, чем когда-либо за все время своего пребывания в Женеве. Однако много еще мыслей проходило перед ее закрытыми глазами. Она готова была жалеть госпожу Попеа за испытанные ею неудачи, но миссис Степлтон забыла объяснить ей связь между неудачной жизнью и „Le Journal Amusant". Если последний служил необходимым утешением, это говорило о неожиданных ужасах, которые привносят с собою неудачи.

II Екатерина

„Не растрачивай своей жалости на меня, — писал старый мистер Четвинд своему сыну Рейну, оксфордскому доценту. — Здесь не эвксинское изгнание, но если бы даже я был изгнанником, то здесь имеется компенсация. На старости лет я влюбился. Она — молодая англичанка с темными волосами, темными глазами и свежим цветом лица, и в последнее время она сидит рядом со мной за обедом. Благодаря ей произошла перемена в моем обеденном настроении. Я говорю и делаю всевозможные глупости. Я сам себя вчера поймал за чисткой сюртука перед появлением к обеду. Скоро я стану носить цветок в петлице. Я уже получаю букеты.

Неведение моей молодой девицы очаровательно; оно нас сближает. Молодые оксфордские девицы, которые станут распространяться перед тобой о прелести своих бесед с милым профессором, плохо знают, какие злые сатирические мысли они оставляют после себя в голове милого профессора. Но эта, право, ни малейшего желания не имеет научить меня чему-нибудь. Подумай только! Она совсем из эпохи Гомера. Я сказал ей, что она мне напоминает Навзикаю. Вместо того, чтобы ухватиться за это, как за предлог для пространной речи о новых теориях женского образования, она мило спросила меня, кто такая Навзикая. Это поразительно! Одним словом, мой милый Рейн, если ты дорожишь местом, которое занимаешь в сердце твоего старика отца, ты должен возможно ускорить свой обещанный приезд".

Этот старый ученый, сердце которого завоевала Фелиция, был заметной фигурой в пансионе. Все дамы знали, что он был профессор, страшно ученый, и что он писал научное сочинение, ради которого половину своего времени проводил среди заплесневелых рукописей библиотеки женевского университета. Вследствие этого они смотрели на него с известным благоговением. Они почти не видели его, если не считать того времени, когда все собирались к столу, и тогда только те, кто сидел недалеко от него, могли вдоволь пользоваться его обществом. Иногда, в редких случаях, он после обеда являлся в салон, где садился за пикет с госпожой Попеа, явно изысканное поведение которой в таких случаях служило предметом злорадного удовольствия для прочих. Но обычно он удалялся к себе в комнату, к своим занятиям.