Сумерки жизни

— Или, если бы мне было 10, а ему 80 лет, мы играли бы вместе, как котята, — подхватила Фелиция с юношеской непочтительностью. — Ну, это не важно. Он самый милый в мире старик, и с вашей стороны было очень любезно устроить так, чтобы я сидела рядом с ним.

— Похоже на то, что это доставило вам большую радость, Фелиция.

— О, да, необычайную. Я была такой скучной, глупой и несчастной, не очень весело и теперь. Но я каждый день чего-то жду для себя впереди. Большую перемену внесли также ваши беседы со мной.

— Боюсь, что я не очень занимательна, — заметила Екатерина.

— Подчас вы так печальны, — сочувственно сказала Фелиция. — Мне хотелось бы чем-нибудь помочь вам.

— Боюсь, милая, что вы не прочь поднять на себя весь мир.

Фелиция так удивленно и серьезно посмотрела на нее своими темными глазами, что Екатерина расхохоталась.

— Хорошо, вы можете это делать постепенно. Начните с моей рабочей корзинки, хотите? И разыщите катушку ниток № 100.

Не переступая границ милой дружбы, они много времени проводили друг с другом. Еле уловимый оттенок сдержанности в обращении Екатерины, известное разнообразие настроений, определенная твердость характера, готовая проявляться при перемене в направлении мыслей, сдерживали молодую девушку в ее стремлениях к более горячей привязанности. Екатерина это знала; сознавала она и то, что не старается прочнее привязать к себе эту девушку. То и дело она вызывала на объяснение.

Однажды они беседовали об угрюмом характере пансиона — предмет нескончаемых разговоров. Настроение у Фелиции было такое, что она расположена была на все смотреть с хорошей стороны.

— Каждое облако имеет свои светлые полосы, — заметила она.

— Которые оттеняют его мрачность, моя милая, — подхватила Екатерина. — Кроме того, светлые полосы обращены к небу, а черные к земле, так что нам от этого не легче.

— О, почему в вас так много горечи?

— Горечи? — повторила задумчиво Екатерина. — О, нет! Право, нет. Но быть может, лучше было бы, если бы вы думали, как я.

Несмотря на то, что Екатерина отказывалась раскрывать душу перед Фелицией, она охотно принимала дружбу молодой девушки. Она почти с ужасом ожидала надвигавшегося на нее зимнего одиночества. Кого могла она выбрать себе в товарищи, чтобы обменяться мыслями вне обычного обмена вежливостями? Путем исключения она дошла до маленькой мисс Бунтер, с ее канарейками, ее Family Herauldy Modern Society и кроткой болтовней старой девы. Перспектива была невеселая. Но Фелиция выручила ее. Ее общество облегчало для Екатерины однообразие этих страшных, угрюмых и праздных дней, позволяло ей не думать о себе, успокаивало на несколько часов ее порывы к яркой, полной жизни — порывы, которые тем более ее терзали, что ей постепенно приходилось думать о том, как бы сдержать их внешнее проявление.

Однажды утром она расчесывала перед зеркалом свои волосы. Она распустила их сзади. У нее были белокурые, длинные и густые волосы, и она медленно перебирала их гребнем. Она себя плохо чувствовала. Фрау Шульц безуспешно пыталась накануне вечером вызвать ссору; изящная филантропическая затея, которая занимала ее внимание в последнее время, потерпела позорный крах; дождь за стеной лил потоками, и день не обещал ничего хорошего. Подавляющее чувство одиночества и пустоты охватило ее. Она поднялась, решительно тряхнула волосами и начала энергично их расчесывать, оглядывая себя сбоку в зеркале. Однако бессильная жалость к измученному нежному лицу, которое она увидела, наполнила ее глаза слезами. Рука показалась ей тяжелой и усталой. Она бросила гребень, опустилась на стул и, положив свои руки на туалетный столик, скрыла в них свое лицо.

— О, я не могу, не могу! — плакала она, и плач этот похож был на стон. — Какой смысл? Зачем мне день за днем переживать эти муки? О, Боже мой! Что за жизнь! Когда-нибудь это сведет меня с ума! Я хотела бы умереть.

Рыдания потрясали ее плечи, скрытые под распущенной массой волос. Она не могла преодолеть порыва жалости к себе самой.

Вдруг раздался стук в дверь. Она вскочила, бросила беглый взгляд на зеркало и быстро стала вытирать себе лицо пуховкой. Через минуту привела себя в порядок.

Когда она откликнулась на стук в дверь, вошла Фелиция; она попала под дождь; ее щеки, полуприкрытые поднятым воротником жакета, горели.

— О, вы еще только одеваетесь. Смотрите, я принесла вам цветы. Куда их поставить?

Радость охватила Екатерину при виде этого незначительного акта внимания. Она поблагодарила Фелицию и стала ходить по комнате, собирая вазы.

— Устройте все вместо меня, милая, пока я покончу со своими волосами.

Она повернулась к зеркалу, а Фелиция у стола занялась цветами.

— Я дошла до самой библиотеки с мистером Четвиндом, — сказала Фелиция. — Я говорила ему, что он не должен выходить сегодня, но он пошел. Когда Рейн, как он его называет, приедет мне придется серьезно поговорить с ним о его отце.

— Сын, значит окончательно решил приехать? — спросила Екатерина, придерживая губами булавку для волос.

— О, да. Мистер Четвинд ни о чем больше не может говорить. Он приедет очень скоро.