Сумка Гайдара

Отец стоял на ветру без пальто, в серой нанковой куртке, надетой поверх свитера, который был у отца один, и маме приходилось его часто стирать.

— А если немцы? — спросил Володя. После случившегося он предпочел бы остаться.

— Они сейчас ужинают, — серьезно сказал отец. — У них режим. И потом, немец не любит воевать в темноте.

Я это знаю еще по прошлой войне.

Пройдя длинным коридором, отец открыл дверь и легонько втолкнул мальчика в комнату. После мрака улицы и коридора Володя невольно прищурил глаза. Вместо малюсенького фитилька коптилки, которую обычно зажигали по вечерам, сберегая керосин, под потолком празднично сияла ослепительная двенадцатилинейная керосиновая лампа с белоснежным эмалированным отражателем. Вокруг нее плавали слоистые облака дыма.

А за столом, на лавках вдоль стен и даже прямо на полу сидело и ужинало так много народу, что гул от голосов напоминал леплявский клуб перед началом кино.

— А это мой младшенький, Владимир, — громко, с любовью и гордостью произнес отец.

Еда и разговор сразу прекратились. И все гости повернулись в его сторону. Одни смотрели на парнишку только из вежливости, другие с интересом и уважением, понимая, что сын помогает отцу. Но Володе казалось, что глядят на него насмешливо.

И он было рванулся, чтобы выбежать, но отец, думая, что мальчик в лесу немного одичал и стесняется, крепко обнял его за плечи и повел к столу. Отцу хотелось, чтобы сын часок-другой посидел в обществе необыкновенных людей, которые посетили их дом.

— Мы уже знакомы, — услышал вдруг Володя голос того самого полковника, который поинтересовался на улице, не мог бы Володя, стоя на посту, играть в менее опасные игры.

И новая волна стыда пронизала парнишку. Но деваться было некуда. Отец по-прежнему крепко и нежно держал его за плечи. И, опустив низко голову, так что подбородок вдавился в грудь между ключицами, и ничего не видя по сторонам, Володя обреченно шел к столу, над которым вилась струйка пара от большого, на целое ведро, чугуна.

Думая уже только о том, чтобы поскорее сесть, Володя стал искать глазами свободное место. Но гости вокруг стола расположились так плотно, что ни о каком месте не могло быть и речи.

Чуть скосив глаза влево, Володя заметил высокого, массивного летчика — полковника с орденом Красного Знамени и медалью. С обеих сторон от него сидели еще двое с четырьмя шпалами на петлицах. Но по строгости выражения лица летчика Володя догадался, что он главный даже среди полковников.

А возле худощавого капитана милиции в тонких золотых очках преспокойно и деловито солил картошку брат Василий.

В душе Володя обрадовался тому, что за столом для него не будет места и через минуту-другую он сможет уйти и уже никогда больше не встретится с этими людьми, перед которыми он так опозорился: окруженцы редко приходили к ним в дом чаще одного раза.

И вдруг незнакомый, глухой и простуженный голос произнес:

— Садись-ка, Володя, вот здесь...

Не подымая головы, Володя быстро, исподлобья вскинул взгляд.

Сперва он увидел огромную ладонь, которая похлопывала по отполированной доске лавки, показывая, где Володя может сесть, а потом и самого владельца ладони и простуженного голоса.

Это был крупный, с могучими плечами рядовой. Володе он показался уже немолодым.

«Столько лет — и все еще рядовой?» — недоуменно подумал парнишка.

Но, заметив орден над карманом гимнастерки и обратив внимание, как свободно чувствует себя этот рядовой среди командиров, Володя про себя решил: «Это он для маскировки».

И еще Володя подумал, что переодетый рядовой, скорей всего, прошел через пост Васи, не знает недавнего происшествия и потому так приветлив.

Упрямиться было глупо. Володя неловко перекинул через доску ногу в нечищеном сапоге. Потом вторую. Сел. И его тут же, как в картине про шпионов, которую он недавно видел, сдавили с обеих сторон плечами. Он почувствовал себя как бы туго спеленутым. О том, чтобы шевельнуть рукой или дотянуться до чугуна, из которого лениво вился дразнящий аппетит пар, нельзя было и помыслить.

Но в следующий миг Володя вдруг заметил, что плечи и руки его освободились.

— Замерз, наверное? — заботливо спросил его рядовой, поворачиваясь к Володе и кладя перед ним кусок хлеба, две большие картошины и придвигая солонку.

У соседа было крупное лицо с белесыми бровями, болезненно припухшими веками и внимательными зрачками. Володя обрадовался спокойному, располагающему взгляду рядового и теплой интонации в его слегка охрипшем голосе.

Володя хотел толково ответить, что дело не в холоде, а в нелепости, которая произошла. И если бы они остались с соседом вдвоем, то он бы, не мешкая, про эту нелепость рассказал. А когда столько народу, разве объяснишь? И Володя, ничего не ответив, покраснел, наклонил голову, ощутив на щеке недоуменный и, показалось, обиженный взгляд соседа.

Окончательно смутясь, Володя начал торопливо сдирать с картошины шелуху. Картошка была горяча и обжигала пальцы, а Володя жалел, что она не жжет еще сильней.

— Аркадий Петрович, доскажите вашу историю, — обратился к Володиному соседу милицейский капитан.